Бабушка давно звала моего отца в гости, а ему все некогда было и
некогда. Пять сыновей у него было, да еще и я – меньшая его дочка (он
меня так и называл: меньшая). Отец- то сам родом из Сибири, а служил в
Армии у нас, в Пензе. Здесь и познакомился с нашей мамкой Прасковьей,
полюбил ее, как он сам говорил, не веря самому себе, что так можно
любить, да так и остался навсегда в нашем городе строить семейную жизнь.
Поначалу ездили они с матерью и старшим братом на родину отца, а потом,
как пошли у них один за другим ребятишки, поездки прекратились. Куда с
такой оравой ехать за такие километры!
Бабушка сама приезжала к нам в гости, пока не болела. А меня вот никогда и не видела.
Получил как-то раз письмо отец от нее, в котором она просила приехать
его вместе со мной. Мол, уж ой, как хочется ей посмотреть на
единственную внученьку Люсеньку, чье имя мне дали в честь нее. А в
конце приписочка: болею, сынок, приезжай повидаться.
Вот и собрались мы с отцом в гости к бабушке.
Бабушка – высокая, дородная женщина, действительно, сильно сдала, как
сказал мне отец потихонечку на ушко, но с приездом нас ожила,
повеселела, и все хлопотала-хлопотала, то с завтраком, то с ужином. Уж,
каких, только пельмешек не делала она! Настоящих, сибирских: и с мясом,
и грибами, и капустой. Бабушка звала всегда лепить их, нас с отцом, и
он делал их так ловко, что мать постоянно хвалила его, как маленького. В
пельмени для сочности она добавляла, то колотый лед, то замороженный
сок клюквы или брусники с голубикой, что делало их совсем непохожих на
наши, присурские пельмени. А для остроты вкуса отец еще и чесночок
добавлял!
Отец тоже повеселел в родной деревне! С утра колол дрова, потом ходил на
рыбалку, охоту, а я познакомилась с сельскими ребятишками. У них тоже,
как и у меня, были зимние каникулы; и я вместе с ними с утра и почти до
вечера пропадала на Иркутяночке (маленькой речушке, с очень быстрым
течением).
Мои сибирские друзья ловко катались по льду Иркутяночки на коньках. Я же
кататься не умела, поэтому довольствовалась самокатом и очень
огорчалась из-за этого. Отец вскоре нашел в подвале у бабушки свои
старенькие коньки и принялся меня обучать катанию на коньках. Я
оказалась прилежной ученицей и уже через несколько дней летела стрелой
(как мне самой казалось) за своими новыми друзьями.
Местные рыбаки делали на середине речки проруби для зимней ловли, и вода
в них всегда была покрыта тоненьким, как стеклышко ледышком.Сюда нам
категорически подъезжать запрещалось.
Однажды я каталась на льду одна. Отец ловил рыбу на дальней проруби.
Мое внимание привлекла небольшая серенькая птичка с темно-бурым
оперением. Она сидела вот как раз у такой проруби и весело пела! «Дзит,
дзит», - слышалось мне. Я подкатила поближе, птичка встрепенулась, но
продолжала петь, и пение ее было похоже на легкое журчание ручейка.
Оно то и подкупило меня подъехать поближе! Но птичка вдруг, словно
испугавшись меня, нырнула в прорубь… и не вынырнула. Первое, что мне
пришло на ум: спасти птичку, которая утонула из-за меня.
Конькобежец я была все же так себе, поэтому плюхнулась прямо в прорубь. Хорошо, что неглубоко было, и на мой крик прибежал отец.
Они с бабушкой долго растирали меня водкой, потом, закутав в ватное одеяло, отправили на горячую печку.
- Бабушка, птичка утонула в проруби из-за меня, - плакала я.
- Какая птичка?
- Маленькая, серенькая, испугалась меня и утонула в проруби.
- Оляпка, что ли?
- Не знаю, у нас, в Пензе, таких нет.
- На воробья, что ли, она похожа?
- На воробья.
- Да это оляпка наша сибирская. Не утонула она, а нырнула в прорубь за
пищей. Там, на дне, она охотится за разными букашками да таракашками.
Вода- то, ее родная стихия! И не боится она нас, людей, завидит
человека и трелит! Хорошо поет, чертовка! А холод и вода ей нипочем.
Вылезет из воды, отряхнется и опять поет! Эх ты, Люсенька – оляпушка
моя, смотри не заболей!
Я не заболела, уже на утро с деревенскими друзьями весело раскатывала по
льду и рассказывала им про оляпку, птицу, знакомую сибирякам с детства.
… Уже давно нет в живых моей сибирской бабушки, и ни разу я с тех пор не
видела больше оляпку, но как завижу нашего пензенского воробья, так и
вспоминаю его родственника: водяного воробья из Сибири и, конечно,
бабушку свою.
«Люсенька - оляпушка, ты моя сибирская», - слышу я ее ласковый голос, и
непременно голос отца, который при этом добавлял с улыбкой, - воробышек
присурский».
