В одиннадцатом лирическом сборнике Николая Кружкова
представлены его новые стихи, написанные в 2014 году.
Издано в количестве 10 нумерованных авторских экземпляров.
Издание второе, исправленное.
© Кружков Н.Н. Метафора, стихи. 2015 г.
***
Сгоревших книг забытые слова
В туманном сне я трепетно целую.
Иннокентий Анненский
Как будто сумрак поредел,
Как будто высветилась просинь,
И я, увидев жизни осень,
Вдруг оказался не у дел…
Как будто сняли пелену
Мне с глаз и тайною заката
Вновь обозначили страну,
Сказав: "Оттуда нет возврата".
Как будто вынесли указ
О том, что я чего-то стою,
Перед опасною чертою
Остановив меня как раз…
Как будто замер на бегу -
Как книгу, жизнь свою листаю,
И всё читаю и читаю,
И оторваться не могу…
Детские молитвы
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
Михаил Лермонтов
Мгновенья откровенья кратки.
В уютной комнатке светло:
Тепло струится от лампадки,
Ложатся тени на стекло.
Ложатся тени. И украдкой
Глядишь на звёзды: там светлей!
Но что от жизни этой сладкой
Осталось в памяти моей?
Теперь уже всё в прошлом вроде:
Лампадок нет, иконки той
И сказок няни, и мелодий,
И этой тучки золотой.
Но детство в нас. И нет той силы,
Чтоб нам убавить жизни треть,
И нас, наивных, до могилы
Молитвы эти будут греть.
И как те песни ни глуши мы -
Ликуя, плача иль шутя,
Опять про горные вершины
Поёт беспечное дитя.
Утро в лесу
И понял я в то золотое утро,
Что смерти нет и наша жизнь – бессмертна.
Николай Заболоцкий
Встречая рассвет, помолчи:
Сорвав пелены покрывало,
Рассыпало солнце лучи –
Растаяло в искрах кристалла.
И c миром незримая связь,
Которая только нам снилась,
Вдруг радугой в росах зажглась
И громом в бору прокатилась.
И вздрогнула неба дуга,
И вспыхнула влага, алея,
И вновь побежала в луга
Моя золотая аллея.
Казалось, что Пан вдруг прилёг -
Что было мудрее и проще? -
Чтоб я надышаться здесь мог
Прозрачной берёзовой рощей.
Музыка и Слово
Какая мука! Благодать!
Пытаюсь Слово разгадать,
Но как всё это передать,
Чтоб зазвучали снова
И «Реквием», и «Дон Жуан»,
Кларнеты, флейты. Что, смутьян,
Пока от музыки ты пьян,
В туман сбегает Cлово.
Какая музыка в тиши
И в глубине твоей души!
Но не тревожься, не спеши,
Он розов, он агатов,
Апрельский вечер. Соловей
Морочит арией своей,
Ты тоже мученик полей,
Рассветов и закатов.
Но не пытайся передать,
В чём затаилась благодать,
Тебе её не разгадать,
Не одолев истому,
Когда вдали ударит гром,
Рассыпав брызги серебром,
Катись со всем своим добром
Добром молиться грому!
Какая музыка в тиши
И в глубине твоей души,
Попробуй это опиши –
Давай, мой милый, ну-ка?
Пусть ты от Слова изнемог
И избежать грозы не смог,
Когда тебе внимает Бог,
То разве это мука?
На закате
Роману Давидовичу Тименчику
В синюю пустынь небес
Звоны уходят молиться…
Иннокентий Анненский
Как зыбкое пламя свечи,
Вовеки и присно, и ныне,
Мерцая, играют лучи
В лазурной небесной пустыне.
Огнисты, светлы и чисты,
Но их не видал я ни разу:
Едва различимы черты,
Едва уловимы для глаза.
Но с каждым мгновеньем темней,
И кстати и вовсе некстати,
Становятся тени длинней
И бродят в червонном закате.
И кто б ни искал идеал,
Что неба отыщет он краше?
О, если бы Крон увидал
Сегодня хронометры наши!
«Кипарисовый ларец»
Александру Васильевичу Лаврову
И грани ль ширишь бытия
Иль формы вымыслом ты множишь,
Но в самом Я от глаз Не Я
Ты никуда уйти не можешь.
Иннокентий Анненский
Ещё не раз мы вспомним этот час,
когда звучала музыка для нас
его стихов пленительных, где зыбко
колеблемые пламенем свечи
в ночном таились сумраке лучи
и нас ждала рыдающая скрипка.
Застыло в аметисте и в свече
то время или в золотой парче,
что ниспадала вечером на плечи,
застыл в тоске оконный окоём,
где он не раз беседовал вдвоём
с душою, как с посланником Предтечи.
И кто бы взял у Бога напрокат
за окнами тоскующий закат
или в ночи ликующих Эриний,
когда входили сновиденья в дом
и где в саду клубилась мгла кругом
и вечер обволакивала синий,
Поскольку измерений было три
с зеркальным отражением внутри
шкатулки нам известного поэта,
что расширяла грани бытия
и где его тоскующее Я
порою возвещало нам про это.
Свеча и аметист
Но радуги нету победней,
Чем радуга конченных мук!..
Иннокентий Анненский
Мерцал кристалл. Сиял кристалл.
Закат в нём отражался вяло,
Он к нам взывал, но он устал.
И я устал. И ты устала.
Он был лучист. Он был огнист,
Но, грани мира раздвигая,
Искал спасенья аметист
И отгорал, тоску сжигая.
Он нам ничем не мог помочь,
Но, стены мрачные тревожа,
Просил безжалостную ночь
Его спасти от боли тоже.
И пламя зыбкое свечи
К нему метнулось одесную,
И в окна ринулись лучи,
Перебегая в тьму ночную.
Alter ego
Александру Кушнеру
И грани ль ширишь бытия…
Иннокентий Анненский
Его тоскующее Я –
Другим понять всё помоги я –
Как музыка и литургия,
За каждой гранью Бытия.
Его тоскующее Я
Понять наш мир тебе поможет:
Расширит грани Бытия
И формы вымыслом умножит.
Его тоскующее Я –
О чём твердить уже не надо –
И обречённость, и досада,
И мука, и любовь моя.
Его тоскующее Я
В звезде. Везде. Разлито в мире,
Как самый чистый стих Псалтыри,
Как исповедь и лития.
Его тоскующее Я
Теперь ищу я в каждом взоре,
И я его увижу вскоре
Уже за гранью Бытия.
Утро
Над аметистами дрожа,
Мерцало пламя, ворожа,
Свечи – светло и ало.
А над сиренями кружа,
Уже резвились два стрижа,
К ним ласточка взмывала.
Взбегало, стёкла золотя,
Вдали на облако дитя,
Светясь, искрясь, алея.
А в парке ветер бушевал,
Играл любви девятый вал
И замирал в аллее.
Стриж
Вот, над берёзами дрожа,
Возник протяжный крик стрижа,
Споткнулся о тоску я.
А он, под ветром ворожа,
Взмывал, с седьмого виража
Крыло разбить рискуя.
Меня крылом он мог задеть,
Но предпочёл опять взлететь
И петь, других дурача -
Он вновь над домом воспарил,
Мне вдохновенье подарил
И облака в придачу.
***
Всё те же пожитки в дому,
Всё та же оконная рама:
«Легко ли тебе одному?» –
Она повторяет упрямо.
А что я ответить могу?
Ночь длится мучительно долго,
И с чувством забытого долга
Я в памяти всё берегу.
Я в памяти всё берегу:
Июньские грозы и грёзы,
И шелест любимой берёзы
Ещё я услышать могу.
И чуткие детские сны,
И нежные майские дали,
И чувство тоски и печали,
И запах смолистой сосны.
И первой любви кутерьму,
И розовый отблеск рассвета…
«Легко ли тебе одному?»
…А что я отвечу на это?..
Геба
Сквозь время, бегущее вкось,
Когда нам становится плохо,
Земная врывается ось
В столетие, эру, эпоху.
И вмиг появляется вдруг,
О чём сокрушаться не буду,
Виденье, достойное чуда:
Очерченный Молохом круг.
Там Геба времён золотых,
Как вечная спутница наша,
Где сердце – святая святых
И щедрости полная чаша.
Иолай
Ты теперь дряхлеешь уж,
Ничего тебе не надо,
Кто ты, благородный муж,
Из каких краёв Эллады?
Грозной брани корифей,
Мир любуется тобою,
Не тобою ль Еврисфей
Побеждён на поле боя?
Пусть скрипит земная ось
И бормочут чувства глухо:
Каюсь, мне не удалось
Обрести тут силу духа.
Ты ж по свету погуляй,
Как Геракл, служитель неба,
Гераклидам, Иолай,
Покровительствует Геба.
Ипполит
За то, что проклял Еврипид
Свою жену-прелюбодейку:
Змею, мегеру и злодейку,
Расплачивался Ипполит.
Теперь себе могилу рой:
Хотя не осквернял ты ложе,
Тебе, трагический герой,
Уже готовят муки тоже.
И этих мук уже не счесть,
И честь богов тому порукой,
И будет впредь тебе наукой
Безумной Афродиты месть.
Какое злое бытиё!
Скорей покинь свои хоромы -
О, как ужасен гнев её,
Как мечет молнии и громы!
Душа спускается в Аид,
Тесей тебе смежает веки,
Поскольку проклят, Ипполит,
Ты Афродитой был навеки!
***
И это снилось мне, и это снится мне...
Арсений Тарковский
И вот тебе уже невмоготу:
Неможется, не пишется, не спится,
И птица, что с утра вдали кружится,
Уходит за заветную черту.
Уходит за заветную черту
И где-то причитает о могилах.
Ты выбираешь эту или ту
Судьбу, но крест нести уже не в силах.
Ты крест нести не в силах потому,
Что потерял родных, друзей и вскоре
Войдёшь один в бушующее море -
Ты знаешь, каково там одному.
Ты знаешь, каково там одному,
Всю ночь тебе не спится потому,
Что снится мох, растущий на могилах,
И если вспомнишь о родных и милых,
То ты рыданий удержать не в силах -
Не говори об этом никому!
***
И вот я на последнем рубеже,
И не догнать живых – как ни гони я,
Мне остаётся лишь полифония:
Она меня преследует уже.
Опять я на опасном вираже,
И крест нести мне явно не по силам:
Опять тоскую по родным и милым -
Мы с ними не увидимся уже.
И сам в бреду не ведаю о том,
Что жду конца, желтея и лысея,
И к саду приближается Психея,
На облаке спускаясь золотом.
Она меня преследует уже,
Лишая сна, надежды и покоя,
И только тонкий аромат левкоя
Ещё сквозит на третьем этаже.
Берег на закате
Я к берегу причалю, а потом
Увижу на закате золотом
Навеки мной покинутые дали
И грустно набежавшую волну,
И всех родных и близких помяну,
Что пребывают в скорби и в печали.
И в сумрачную Лету я войду,
Руками разведу свою беду,
В реке забвенья обрету слова я.
Потом узнаю, в чём моя вина,
И вновь на берег набежит волна,
Следы с песчаной отмели смывая.
Памяти брата
Устав от горечи утрат,
От гомона сорокоуста,
И ты меня, покинул, брат,
И сразу в доме стало пусто.
Земля бы подождать могла
До будущего урожая:
Как лгут жестоко зеркала,
Твой скорбный облик отражая!
Когда на кладбище хорал
Звучал сквозь струи дождевые,
Казалось: город умирал
И умирали все живые.
Смеркалось. И закат погас.
Тебе воздали честь по чести,
И понял я в тот скорбный час,
Что скоро все мы будем вместе.
***
ПамятиЮры Таёнкова
Тебя со мною нет, мой друг,
И никогда уже не будет,
И твой звонок нежданный вдруг
Меня под утро не разбудит.
Так, пылью времени клубя,
Уносит нас иная сила:
Нет мамы, брата и тебя,
И той, что сразу разлюбила.
Когда гудит морской прибой,
Ты бредишь с музыкой заката:
«Давай простим её с тобой –
Она ни в чём не виновата.
Клубится утренняя мгла,
Мы в этой мгле растаем скоро,
Она б сказать тебе могла,
Что вскоре здесь не будет бора.
Она сама из тех времён,
Которых не бывает хуже,
Где протекает Ахерон,
А Герион над бездной кружит.
Тоскуешь ты: «Иных уж нет,
А те далече». Те далече.
Но время поглощает свет
И всех морочит и калечит.
И отражает бытиё
За зыбкой музыкой заката.
Давай с тобой простим её –
Она ни в чём не виновата.
Мы все в долгу у тех времён -
Есть мир иной за миром этим,
И там, где кружит Герион,
Её с тобой мы тоже встретим».
Тени родных
Олегу Чухонцеву
Увижу ль во сне я родных,
Иль вспомню их, с другом судача -
Они в измереньях иных
В отсутствии скорби и плача.
Порою я вижу вокруг,
Когда подхожу к аналою:
Их море окутало вдруг
Своей инфернальною мглою.
О, как берега далеки!
Деревьев сгущаются кроны,
Там, где у заветной реки
Качается лодка Харона.
Они пребывают в иных
Мирах и в иной ипостаси,
О, зыбкие тени родных,
Сквозящие в иконостасе!
Их души уже не болят,
Мы с ними увидимся вскоре.
О, как их мучительный взгляд
Скользит по поверхности моря!
Ретроспекция
Всё меньше мест в Москве, где помнят наши лица...
Булат Окуджава
Прости меня, моя Москва,
Арбат, Таганка, Самотёка.
Ты всё пока ещё жива,
Но от меня уже далёко.
Мне только десять. Третий класс
Окончил я. И еду к морю.
Меня везут. А я не спорю:
В Крыму знакомые у нас.
Тянулись долго рельсы вдаль,
А я в окно смотрел понуро,
И бил по стёклам дождик хмурый -
Уже ль мне этого не жаль?
Прости меня, моя Москва,
Арбат, Таганка, Самотёка.
Ты всё пока ещё жива,
Но от меня уже далёко.
Не говори мне об одной
Тоске или тревоге мнимой -
Ты для меня была родной,
Неповторимой и любимой.
Вот еду я к тебе опять -
Ты на меня глядишь сурово:
«Зачем тебе Арбат искать?
Его ты не отыщешь снова».
Ищу знакомые черты,
Спешу, молву опережая,
Но грустно повторяешь ты:
«Я для тебя уже чужая».
Прости меня, моя Москва,
Арбат, Таганка, Самотёка.
Ты всё пока ещё жива,
Но от меня уже далёко.
***
Я виноват перед тобой.
Не искупить вины мольбою,
Но в этот вечер голубой
Ещё беседую с тобою.
Увижу ль я тебя едва,
Уж ты за дымкою заката,
И ты опять во всём права,
И ты ни в чём не виновата.
Твоя вина ли в том, моя ль,
Что мы друг друга повстречали,
Но только облачная даль
Сулит нам новые печали.
Что остаётся нам, увы:
Раскаюсь я. Потом покаюсь.
«Во мне не сомневайтесь Вы»,
А я в тебе не сомневаюсь.
Но… виноват перед тобой –
Не искупить вины мольбою,
И в этот вечер голубой
Ещё беседую с тобою.
В бору
Эту тропку в бору,
Где с тобой по утрам я бродил,
Выбиваясь из сил,
(А заря между сосен сквозила),
Я с собой заберу:
Фимиамом здесь ветер кадил -
У родимых могил
И твоя затерялась могила.
Я по просеке шёл,
И катилась слеза по щеке,
Шёл к вечерней реке,
Где кричала встревоженно птица,
И горел ореол
Над дорогой моей вдалеке,
И стоял я в тоске,
И не знал я, кому мне молиться.
И закат остывал,
Уплывая со мной в полумглу.
Я свернул. На углу
Мне открылась картина иная:
Плач берёз на ветру,
Шелест листьев в знакомом бору,
И рыдал поутру
Я, о нашей любви вспоминая.
Слепой
Ещё я в сердце берегу
Тропинку, где с тобой встречали
Не раз мы путника в печали,
Стоящего на берегу.
Но время – не его удел,
И он глядел на нас, взывая
К нам. Только вывела кривая –
Мы оказались не у дел.
Пора признать: он одинок,
Но одиноки все на свете:
Приходят те, уходят эти,
И только пыль лежит у ног.
И вот уже один бегу
Туда, где мы с тобой встречали
Слепого путника в печали,
Стоящего на берегу.
И то, что в мыслях я таю,
Едва ль грозит его устою:
Ещё у берега стою,
Но ничего уже не стою.
Июньская гроза
Гром громыхал. И ливень бил
О мостовую. Рядом с нами.
А я любил тебя. Любил.
И бредил золотыми снами.
И в этих снах, как в именах
Иль в письменах, вдруг проступало,
Что слов потребуется мало
И мы не в этих временах.
Но я понять тогда не мог,
Что всё, что нам принадлежало,
У наших ног, у наших ног,
У наших ног с тобой лежало!
Гром громыхал. И ливень бил.
О мостовую бил. Впустую.
А любил тебя. Любил,
Как мальчик девочку святую.
Утро любви
Когда безмолвие кругом
И тишиной окутан дом
И майский сад, и холм над кущей,
Мы, вспомнив вдруг о дорогом,
Опять бежим с тобой бегом
Вдвоём к черёмухе цветущей.
Вот этот пруд. Вот этот сад,
Который нам безумно рад.
Удары сердца чаще, чаще –
Какой повсюду аромат,
А тени в сумраке сквозят,
Безмолвно замирая в чаще.
Мы, одураченные сном,
С тобой тоскуем о былом,
А я впотьмах ищу дорогу.
Мерцая в сумраке сквозном,
Сирень клубится за окном,
И вечереет понемногу.
У той сирени
У той сирени, что покой дарила нам
И терпкий аромат свой разливала,
Пришла пора признаться ворчунам,
Что мук любви им выпало немало,
Что мук любви им выпало немало,
Но ничего нет слаще этих мук
И радостней вокруг. Но только вдруг
Замкнулся круг. А мук на всё хватало.
Хватало мук на тысячу разлук,
На расстоянья и на расставанья,
Замкнулся круг, когда наш верный друг
С тобой нам тихо молвил: «До свиданья».
И стало очень грустно. Невпопад,
Как камнепад, то чувство нас бесило,
Что утренней сирени аромат
Преследует влюблённых до могилы.
***
Порой, устав от суеты,
С тобою я встречаюсь взглядом.
О чём сказать забыла ты,
Когда была со мною рядом?
И был я нежен или груб,
Но я любил тебя. Об этом
Спроси тысячелетний дуб.
Когда? Хотя бы этим летом.
А я всё это берегу:
Твои слова и наши встречи.
Когда спускался тихий вечер,
Стояла ты на берегу.
Мы шли с тобою поутру
К цветущим яблоням, и вскоре
Черёмух бушевало море,
Сирень дрожала на ветру.
Подвал нас заключал в овал -
Там, где шаги звучали гулко,
Нас тёплый ветер целовал
И провожал до переулка.
А парк мы брали напрокат.
Зачем – о том уже не спросим:
Его Величество Закат
Ещё горит на кронах сосен.
Ветер в бору
Звучал торжественно хорал,
Бор горевал и к нам взывал.
За что Господь его карал,
В ту пору мы не знали.
Бродили тени у берёз,
Куда нас бес с тобой занёс?
Но риторический вопрос
Мы задавать не стали.
Дурманил нас июльский зной,
И пахло сеном и смолой,
Дремала чаща, полумглой
Легко окутав дали,
Бродил под елями сквозняк,
От нас скрываясь в березняк,
И мы б сбежали кое-как
От просеки едва ли.
А бор ревел. И гром гремел.
Он одурачить нас сумел,
И кто бы был настолько смел,
Чтоб с ним затеять ссору?
Звучал торжественно хорал,
Над нами ветер бушевал,
И шелест в кронах замирал
С тоскою в эту пору.
Игра
С тобой встречались ровно в семь
На улице в такую темь
Блаженства или муки ради:
То было в шутку иль всерьёз?
И щёк обветренных мороз,
И слёзы, и стихи в тетради.
А в доме смех и кутерьма.
Ко мне влетала ты сама,
И мучилась, и целовала.
Но не пошёл урок нам впрок:
Никто не выучил урок,
Никто не избежал провала.
Но я любил. Любила ты.
И, избегая суеты,
Мы времени не замечали,
А то, что дальше – не вопрос:
С тобой расстались мы всерьёз,
Оставив комнату в печали.
Сирень
Пока ещё не вышел срок,
Я не могу без этих строк,
Без соловья и без сирени,
Где птичьи трели за окном,
А дом с утра окутан сном,
И на стекло ложатся тени.
Пока ещё не вышел срок,
Я не могу жить без дорог
И без тревог, и без печали.
Пусть льются трели соловья,
Сирень ликует у ручья,
Где мы рассвет с тобой встречали.
Пока ещё не вышел срок,
Пока мой путь ещё далёк,
Пока вдали гремят раскаты
Грозы, бегущей прямо в сад,
Где грозный ливень невпопад
Напоминает, как близка ты.
Он богохульствует уже,
А мы на первом этаже,
И нас окутывают тени.
Изнемогает соловей
Над новой арией своей,
И долу клонятся сирени.
Намёк
То был намёк. Нам невдомёк,
Что мы его с тобою ждали,
Но только жали на педали:
«Уйди с дороги, паренёк!»
Был паренёк как паренёк:
Весьма убог и даже жалок,
Но угрожал нам из-под палок:
За что – нам было невдомёк.
Но жали на педали мы:
Мол, быстро пронесёмся мимо,
А всё, что призрачно и мнимо,
Возникло вдруг из полутьмы.
И наш с тобой велосипед
В потёмках сразу дал осечку,
Намёк на озеро и речку:
«Четыре сбоку – ваших нет».
Был паренёк как паренёк:
Зачем мы жали на педали?
Понять, что нас уже предали,
С тобой нам было невдомёк.
Ожог
Что, доигрался, мой дружок?
А ведь и год ещё не минул:
Дыру на скатерти прожёг,
Стакан на брюки опрокинул.
Увы, ты сделал всё, что смог,
Как исключение из правил:
Но это был всего ожог –
Ожог, который след оставил.
Тебя её терзала ложь –
Ты тоже действовал убого,
И оправдания у Бога,
Боюсь, теперь ты не найдёшь.
Увы, ты сделал всё, что смог,
Как исключение из правил:
Но это был всего ожог –
Ожог, который след оставил.
Ссора
I had a lover`s quarrel with the world .
Robert Frost*
Вдоль ручейка, бегущего к реке,
Шагали мы к развилке налегке,
Ещё о том не ведая, что вскоре
С тобой опять сыграем мы вничью:
Забудем путь к заветному ручью
И будем пребывать в любовной ссоре.
Не изменив призванью своему,
Я прикоснулся вечером к нему –
К тому ручью обветренной рукою,
И вдруг вдали я рощу увидал,
Услышав вновь берёзовый хорал,
Что бушевал над утренней рекою.
И показалось в этот краткий миг,
Что чей-то лик над мостиком возник
Что чей-то голос прокричал, и вскоре
Увидел я тот берег и причал,
Где буревестник в сумраке кричал
И пенилось взволнованное море.
Но нас с тобою не было уже,
Остались мы на этом рубеже
И не сумели подойти к причалу.
И вспомнил я про дом, забытый мной,
И мы пошли по берегу домой,
Но ты меня во тьме не различала.
* Я с миром пребывал в любовной ссоре. Роберт Фрост
Птица в ночи
Сквозило в воздухе ночном,
Кружила вьюга, завывая,
И билась птица под окном –
Она была ещё живая.
Взывая к небу и к лугам,
Крыло подбитое таская,
Она стремилась к берегам,
Где открывалась даль морская.
Её, разбитую, влекло
Опять увидеть берег юга,
Но только мёртвое крыло
В стекло ударило упруго.
Стекло ударило в висок,
Но птица, кровью истекая,
Взмывала, как волна морская,
И опускалась на песок.
Она пыталась превозмочь
И боль, и страх, и стыд, и муку,
И бесконечную разлуку,
И нескончаемую ночь.
Заливы
Увидеть под вечер могли вы,
Когда откровенья легки,
Заката приливы-отливы,
Бродя вдоль вечерней реки.
И звёзды сбегаются скоро,
И меркнет зари полукруг,
И все очертания бора
Во мгле растворяются вдруг.
И что тут: иврит или идиш -
Струится во мгле Ахерон.
А пристань отыщешь. И видишь,
Как к берегу правит Харон.
Ладью одинокой Психеи
Уже различаешь с трудом,
И бродит с разрывом трохеи
В полях прокатившийся гром.
Сулит тебе много мучений
Всё то, что является вдруг,
И только две скорбные тени
Тебя избавляют от мук.
О, если б они помогли нам,
Оставив свой дом, налегке,
Отправиться к этим заливам,
Что гаснут от нас вдалеке.
Филин
Раздался вдруг протяжный звук,
И показалось:
Тебе совсем немного мук
Уже осталось.
Кричи же, филин мой, кричи
О том, что было,
И повторяй для нас в ночи
Что было силы:
«Во всякой боли много жал
И много муки».
Ты ухнул – сумрак задрожал,
Пропали звуки.
Минуя боль, другую мы
Впотьмах находим,
И из ночной древесной тьмы
Во мглу уходим.
Пропал в потёмках бор ночной,
Пропал навеки –
Вот что случилось здесь со мной,
Вдали отМекки.
Пропали звуки бытия
За ближней хатой,
И не паломник вовсе я,
А соглядатай.
Душа
Но верно и тайно ведёт
От радости и от покоя.
Анна Ахматова
Она – за вечерним окном,
Её очертания зыбки:
Морочит черёмуху сном
И яблоням дарит улыбки.
Сбегает к ночной резеде,
Тоскует у веток левкоя.
Покоя не ищет нигде,
Поскольку не хочет покоя.
И что-то бормочет спеша,
И ищет кого-то устало.
О, Господи, это душа...
А ей-то чего не хватало?
Таинство
Когда ты стоишь у окна
И смотришь на рощу устало,
Приходит к тебе Тишина
И долго стоит у причала.
Ты снова бежишь в березняк,
Ты к берегу правишь другому,
И только вечерний сквозняк
Твою разгоняет истому.
Но только, помедлив, она
Тебя настигает у края
Обрыва. Опять Тишина
Смеётся, с тобою играя.
Тебе самому невдомёк,
Что ей не дожить до рассвета,
Поэтому тонкий намёк
Даёт она ночью на это.
Чего б ни вершила она
С печальною мукой обета,
Но только под тайною сна
Откроется Таинство это.
Эхо
Что делать мне с чистым листом?
Возьмите, порвите и бросьте:
В пути забываем о том,
Что все мы тут только лишь гости.
Что ж, смейся, играй и пляши –
Поскольку достойны мы смеха,
Пускай умирает в тиши
Моё безответное эхо.
Под росчерком лёгким пера –
Не в этом ли Сила Господня?
Покажется бредом сегодня
Всё то, что случилось вчера.
А в этой юдоли земной
Билет выдаётся не в кассе,
И мир, что влачился за мной,
Предстанет в иной ипостаси.
Екклесиаст
Какое-то зримое чудо,
Но это, голубчик, беда:
Сначала приходишь оттуда,
А после уходишь туда.
Так было, так будет вовеки,
И тень тебя скорбью обдаст,
И вспять повернуть ещё реки
Задумает Екклесиаст.
И снова былое забыто,
И снова закаты в дыму,
Разбитое нами корыто
Мерещится вечно ему.
И это от мудрости что ли,
Иль модно сжигать корабли?
Он мог бы спасти нас от боли,
Но взял и растаял вдали.
***
Геннадию Русакову
Иль я не с вами таю, дни?
Не вяну с листьями на клёнах?
Иннокентий Анненский
Сколько жил, а теперь не могу –
дорогие мои, дорогие...
Геннадий Русаков
Изгони ты своё искони,
Ты недаром пришёл в эту землю,
Погребальная тема сродни
Нам с тобой, но тоски - не приемлю.
Слишком скорбно твой голос звучит:
Монотонно, тревожно и глухо –
Это пенье иль вой Аонид,
Иль мучительный посвист для слуха?
Здесь теней бесконечная рать,
Где берёзы и слёзы на клёнах,
Но униженных и оскорблённых
Никогда не зови умирать.
Коннотация
Бога нет, ибо всё преходяще,
Сердце бьётся всё чаще и чаще,
И река устремляется вспять.
Что ты ищешь у чащи, пропащий,
Что забыл ты во мгле этой чащи?
Ничего тебе не отыскать.
Ты во времени – время вне боли.
Ты в пустыне - и значит на воле,
Только вечность порой егозит:
Не её ли тяжёлое бремя
Испытал ты с Матфеем и с теми,
Кто придумал, что вечность – транзит?
Бога нет, ибо всё преходяще:
Зной палящий и ветер свистящий,
Вихрь, летящий в холодную мглу.
Но агония небу близка ли,
Если всюду в дали вертикали,
Вертикали на каждом углу?
Ты во времени – время вне боли.
Моисей распоясался что ли,
Или мудрость забыл Авраам,
Или вой одинокого Иова
Пролетает под небом сурово,
Отлетая к чужим островам?
Бога нет. Значит всё преходяще.
Бог творящий - твой день настоящий
И грядущего мрака окно.
Забытьё или сумерки воли -
И признаться нам в этом легко ли?
А иного уже не дано.
Поэт
Мне про опального поэта
Рассказывал сегодня друг:
Понять мне было недосуг,
Зачем рассказывать про это.
Мол, ссылка, каторга, тюрьма
Поэта всюду поджидали,
И сам он понимал едва ли,
Что это горе от ума,
Что часто слыша слово «нет»,
Легко понять, что ты опальный…
А я подумал, что поэт –
Антоним мудрости банальной.
Бор
Мой бор, ты задумчив и стар,
Хотя разбежался на мили.
Быть может, природа – тот дар,
Который мы не заслужили.
Когда я подумал всерьёз,
Как бродит беспечное лето,
Под шелест прозрачных берёз,
Открылась мне истина эта.
Знакомой лужайки овал
Казался наивной мечтою,
Поскольку закат укрывал
Парчою её золотою.
Но кроны деревьев темны
И что-то таят под полою,
Стою у вечерней сосны,
Дышу молодою смолою.
А в травах ликует Кронид,
Он к Крону отправится скоро
Под пенье и вой Аонид,
Под гул одинокого бора.
Фрагмент
Ax, оборотистый народец –
поэты! Бедный оборотец
и тот пускаем в оборот…
Олег Чухонцев
То было сказано не мною:
Ничто не вечно под луною,
Ничто не вечно на земле,
Горжусь забавою одною:
Она была моей виною,
А я с ней был навеселе.
О, эти умники – не мы ли?
Пришли, пока все руки мыли,
Я вам за всё теперь воздам:
За то, что были - честь по чести –
Мы сорок вёсен с вами вместе,
Пройдусь по прожитым годам.
Здесь - запах детства: свеж и сладок,
А там любовь – страна загадок,
А вот и зрелость - тут как тут,
Как много в комнате лампадок
И шоколадок, и лошадок,
Которых скоро уведут.
Мы знаем, что случится вскоре.
И что тут: радость или горе,
Когда спускаешься в Аид,
И что теперь у нас в обзоре,
Когда бушующее море
Ревёт под пенье Аонид?
Пора! Раз Богу отдал дань я,
Забуду встречи и свиданья:
Чтоб две руки соединить,
За всё воздам я мирозданью,
От состраданья к покаянью
Уже протягивая нить.
Пастораль
Друг мой! Неважно: я ли, ты ли,
Пока с тобой мы живы были,
Твердили оба об одном:
Не нужен там Христос ильШива,
Где всё банально, всё паршиво,
И мрак, и холод за окном.
Кричи иль не кричи – что толку?
Рыдай над Богом втихомолку,
Поскольку Бог нам не помог:
Преодолев в пути преграды,
Мы знаем: нам Христа не надо,
И никому не нужен Бог.
И если Бог – всего лишь лажа,
И все его послали даже:
Он отстранился и поблёк,
Ему плевать на вирши наши,
Ему бы хлеба, миску каши
И головешки уголёк.
Печален опыт. Что же гений,
Друг парадоксов и сомнений,
Что задыхался там, где тьма,
Её на всех вполне хватало,
И раз озона было мало,
То отступала жизнь сама.
Все мы заложники эпохи:
Стихи слабы, поэты плохи –
В них - крохи от убогих тем,
Их нам с тобой сполна хватило,
Глядим в окно с тобой уныло,
И всё постыло между тем.
Пока мы здесь с тобою рядом,
Уже попахивает Адом
И надвигается Содом,
И нам не образумить многих,
А в то, что вылечим убогих,
Уже нам верится с трудом.
***
Когда я окажусь в раю,
я всё в раю перекрою:
отстрою заново в раю
я светлые хоромы
и рою бабочек скрою
молитву зыбкую свою,
и литургию отстою
в соборе незнакомом.
И будут в литургии той,
печальной, будничной, простой,
то обречённой, то святой,
те песни, что певала
мне в детстве бабушка моя,
раздвину грани бытия:
пусть будут плач и лития –
я жить начну сначала.
Я литургию отстою
и всё в раю перекрою:
припомню я в родном краю
берёзовые кущи,
где бродят блики Бытия,
и отголоски Жития,
случайные, услышу я
за клумбою цветущей.
Моцарт
Ещё мгновение. И вот
Он вдохновение умножит:
Он только музыкой живёт,
И без неё уже не может.
От лёгких гамм он вечно пьян
И Бога упрекает немо:
Его пленяет «Дон Жуан»,
А кто-то хочет «Реквиема».
И кто бы мог ему помочь,
Когда мелодия всё глуше,
А нескончаемая ночь
Терзает призраком удуший.
И он твердит: «Судьбе не верь»,
А полночь шастает дворами,
И кто-то вновь стучится в дверь,
Чтоб осыпать его дарами.
Но в эту ночь совсем невмочь,
Он знает то, по крайней мере,
Что тот, кто смог в беде помочь,
Ему за всё воздаст по вере.
И как бы Дьявол ни стерёг
Его души, ни мучил адом,
К нему уже нисходит Бог,
Который снова будет рядом.
Ахерон
И вновь опасная черта
Из тех времён, где всё знакомо.
Не зря твердили нам, что та
Черта проведена у дома.
Здесь все грехи твои видны,
И все стихи. И все огрехи,
А чувство собственной вины
Тебе внушили для потехи.
А ты и сам из тех времён:
Остановился перед тою
Чертою. И обременён
Ты только жизни полнотою.
И ты ни в чём не виноват,
Но как-то оправдаться надо,
И был ты несказанно рад
Такому странному раскладу.
Течёт река их тех времён –
Везде: ошую, одесную -
Тебя не вывезет Харон
Уже на просеку лесную.
Вдали растаял идеал,
И ничего уже не надо,
Уже ты Лету увидал
И Ахерон. И небо Ада.
Ты сам ушёл из тех времён,
Где небеса чисты и алы,
А рядом кружит Герион,
Чтоб отнести тебя на скалы.
Ты вдруг поймёшь, что книги лгут,
Перевернув ещё страницу:
Тобою пройденный маршрут
Никем уже не повторится.
Здесь все грехи твои видны,
И все стихи. И все огрехи,
А чувство собственной вины
Тебе внушили для потехи.
Повторение
Повторяется всё: и листва, что шумит за окном,
И беспечный июнь, приносящий с полей ароматы
Трав, горчащих от зноя, и думаешь лишь об одном,
Что уходит из жизни и то, что любил ты когда-то.
И мелькает в листве, шелестящей, пьянящей, густой,
Что под окнами повесть о прожитой жизни листает,
Отголосок тоски и печальная исповедь той
Одинокой любви, и дыханья уже не хватает.
Не хватает дыханья, а шмель над тобою гудит,
Возвещая о том, что лет сорок назад в одиночку
Ты шагал по тропинке лесной, молодой эрудит,
Примеряя себя и к траве, и к листве, и к росточку.
Время жить и любить. Время пить молодую росу,
Нить огней золотых в опустевшей вечерней аллее,
Где сегодня бреду и, как горькое бремя, несу
Тот забытый закат, что сияет с годами алее.
Повторяется всё. И теперь равнодушнее что ль
Я к обидам, годам и врагам в этом мире жестоком.
Океанский прибой отмеряет на отмели боль
Между севером, западом, югом и юго-востоком.
Сумерки
Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья...
Георгий Иванов
Как будто бы она. Всё те же имена.
Всё тот же лейтмотив. Всё те же персонажи.
Всё та же тишина раскрытого окна,
Но суть уже ясна: она жестока даже.
Из прожитых времён восходит Орион,
И кружит Герион. И свет звезды струится.
И камнем вниз летит встревоженная птица,
И Ахерон бежит к истоку тех времён.
На этом вираже жизнь прожита уже,
И истина на дне - в холодной мгле колодца.
Осталось постоять на этом рубеже,
Где больше ничего уже не остаётся.
Грани времени
Уже и не знаю, любя ли
Мы сходимся в мире? Едва ли.
Но мы обо всём забывали,
Когда толковали о том,
Что разная степень таланта:
Мол, есть Беатриче у Данте,
А мы под пятой хироманта
Всё вертим и крутим хвостом.
Всё это ль ко времени, к месту:
Бери жениха и невесту,
Эдипову склонность к инцесту,
Медею и женскую месть.
А если брать резче по тону,
То сразу зови Персефону,
Молись, как Тесей, Посейдону
И прочим, которых не счесть.
А хочешь: бери ещё шире –
И где же гармония в мире?
Угла-то в квартире четыре,
И всё ль различаешь, когда
Стираются времени грани,
Где плавает льдинка в стакане,
Сударыня, леди иль пани -
Держите пари, господа!
Метафора
Памяти Михаила Леонидовича Гаспарова
За первою строкой последует другая,
Строфу оберегая, мелодию храня,
И мой беспечный стих, цезуры избегая,
К молитве прибегая, остепенит меня.
Метафора парит. Сравнение морочит.
Эпитет лебезит, рождая колорит.
А Бог опять творит. Творит что было мочи.
И снова Моисей с Сепфорой говорит.
Анафора грешит. За ней спешат мотивы,
Полифония ждёт, с чего сюжет начать.
Лирический герой, пока с тобой мы живы,
Давай сорвём с души заветную печать.
А вот вам интерьер: и Ахерон, и Лета.
Что ж, выходи, рапсод, читать уже пора,
Пусть ты не Цицерон, но главное – не это,
А то, что будет лето у нашего двора.
У нашего двора и Ахерон, и Лета,
И Стикс, и Герион, и правит бал Харон,
И пусть нам говорят: «Мы проходили это».
И пусть нам повторят: «Вы из других времён».
Мы из других времён? Быть может. Но удачи
Иначе нам, мой друг, как будто не видать.
Пусть мы с тобой бедны, но быть нельзя богаче,
А этот райский луг – такая благодать!
Отсюда не уйти, мой друг, как ни гони я,
На эти же круги вернутся скоро все,
Не оттого ль в стихах звучит полифония?
Не оттого ль я сам – как белка в колесе!
И реки тех времён. И Ахерон. И Лета.
И кружит Герион. И он из тех времён.
Метафора, тебя благодарить за это
Должны все те, кто был тобой обременён.
Метафора парит. Сравнение морочит.
Эпитет лебезит, рождая колорит.
А Бог опять творит. Творит что было мочи.
И снова Моисей с Сепфорой говорит.
Послесловие автора
О том, что читатель стихов – поэт, писали ещё Иннокен-
тий Анненский и Осип Мандельштам. Мне к этому трудно что-
либо добавить, потому что тот, кто любит поэзию, чувствует
душу поэта, его мироощущение и принимает или не принимает
его видение мира – сие зависит только от установки читателя
и его художественного вкуса. Я всегда ориентировался в своём
творчестве на русскую классическую поэзию XIX - начала XX ве
ка. В ту пору, когда началось моё общение с поэтами, я уже был б
ез пяти минут филолог, и именно это, по-моему, помогало мне
легко найти общий язык с ними.
Думаю, особую роль в моём становлении стихотворца сыгра-
ли Булат Шалвович Окуджава, Олег Григорьевич Чухонцев и
Юнна Петровна Мориц, хотя в ту пору мне доводилось общать
ся и с Арсением Александровичем Тарковским, и с Евгением Ми
хайловичем Винокуровым, и с Новеллой Николаевной Матвеевой.
Особую благодарность мог бы выразить я и ныне покойному
Александру Яковлевичу Аронову, который опубликовал моё пер
вое стихотворение в июне или в июле 1976 года в газете «Мос
ковский комсомолец». С тех пор много воды утекло: вышли де
сять моих лирических сборников, небольшая книга переводов Ро
берта Фроста, сборник избранных эссе и воспоминаний «О со
кровенном», лазерный диск «Есть в огне Вифлеемской звезды».
Но я всё ещё учусь писать стихи. Кому-то может показаться,
что за сорок лет творческой деятельности можно было бы
всему научиться. Увы, это не так. Каждый новый сборник, над
которым кропотливо и добросовестно ты работал в течение
многих месяцев и лет, удивляет меня самого, потому что лири
ка – это всё-таки исповедь души, а душа наша, если верить Тер
туллиану, по природе своей христианка. Поэтому лирика для
меня – это таинство, священнодействие. За те сорок лет, что
я пишу стихи, я понял, что самое драгоценное в мире – это об
щение духовное. Это общение с любимым поэтом или с любимой
книгой, к которой я всегда относился, как к самому мудрому и
надёжному другу.
Я до сих пор в большей степени читатель стихов, чем их
творец. Когда я открываю сборник стихотворений Иннокентия
Анненского, без которого уже много лет не мыслю своего твор
ческого бытия, то понимаю, что читаю Псалтырь: все стихи
его для меня драгоценны: как любимый им аметист, они повора
чиваются ко мне разными гранями и удивительным образом от
ражают наш многогранный мир. Анненский, пожалуй, самый
уникальный поэт в русской и европейской поэтической культуре.
Мне дорого его благодатное слово, его уникальное свойство по-
своему воспринимать мир, его умение передавать тончайшие
оттенки душевных движений. И уж раз так случилось, что
единственный прижизненный сборник Иннокентия Фёдоровича
Анненского «Тихие песни» увидел свет, когда его автору было
уже под 50 лет, а литературная критика его либо не заметила,
либо заметила, но до него ещё не доросла, то мне тем более нет
особой необходимости признаваться в том, какие чувства вла
дели мной, когда я писал стихи, представленные в этом неболь
шом сборнике. Возможно, кому-то они покажутся созвучными,
поэтому мне остаётся надеяться только на благосклонность и
сочувствие читателя.
Автор
Тираж 10 экз.
