© РИА Новости. Рамиль Ситдиков
Сергей Паринов
Международный день переводчика
отмечается уже 25-й год подряд. Эта профессия помогает людям не только
понять друга друга, но и наладить политические, экономические
и культурные отношения между странами.
Мы встретились с переводчиком
первых лиц России и Франции – Сергеем Париновым, начальником отдела
Франции 1 Европейского департамента МИД, и узнали о тонкостях
переводческой работы на высоком уровне и о том, что происходит
на переговорах за закрытыми дверьми.
– Сергей Вячеславович, как вы
стали переводчиком? Почему именно французский язык?
– Я окончил переводческий факультет Института
иностранных языков имени Мориса Тореза. Мне очень нравилась Франция, ее
литература: сначала сказки Шарля Перро, затем – Экзюпери, Жюль Верн, Дюма,
Готье и так далее. Когда я первый раз попал во Францию – это случилось
сразу же по окончании института, в 1992 году – ощущения были
феерические. Французские скауты, с которыми я работал еще студентом
в России, помогли тогда продлить визу, и полтора месяца я
"толмачил" в двух международных лагерях.
В сентябре я вернулся
в Москву. Год искал работу, пока однажды меня не пригласили пройти
собеседование в МИДе. Директор Первого европейского управления, в тот
момент это был нынешний посол в Париже Александр Константинович Орлов,
сказал, что такие молодые и активные люди нужны, и мы расстались
на том, что "ваша кандидатура нам понравилась, мы позвоним". Но
эту фразу я слышал уже не впервые и совершенно не рассчитывал,
что это случится. Однако меня действительно позвали. Летом 1993 года меня
отправили на работу в Посольство России во Франции. Два года я
провел в консульском отделе, потом был переведен в пресс-службу
посольства, периодически привлекался к переводам, сопровождал посла.
– Как вы стали переводчиком первых лиц?
– Я всегда хорошо переводил, мне нравилась (да
и сейчас нравится) эта работа, и у меня были амбиции выйти
на высший уровень. И первый публичный опыт такого рода случился
в 1996 году. Я переводил пресс-конференцию Виктора Степановича Черномырдина
на саммите G7, куда нас еще не приняли, но уже звали.
– Насколько сложно было переводить
Черномырдина, учитывая его оригинальный подход к русскому языку?
– Что интересно, в неформальном общении
на бытовые темы, что называется "за жизнь", он говорил очень
связно и понятно. А вот когда доходило до публичных выступлений, тут
и начинался специфический синтаксис и знаменитые
"черномырдинские афоризмы". В таком случае один выход – переводить
дословно, пытаясь как-то увязать прозвучавшие корни в одну смысловую
группу.
– Когда вы начали работу с Борисом
Николаевичем?
– Телефонные переговоры президента Ельцина
и министров я начал переводить в конце 90-х. Когда я вернулся
в Москву, ведущим переводчиком французского языка в МИДе был
Александр Васильевич Шульгин, нынешний посол в Голландии. Тогда его
назначали генеральным консулом в Марсель, и его преемником должен был
стать я. Мы относились друг к другу не без ревности.
У нас были
радикально разные школы: у него – МГИМО-МИДовская, более педантичная,
тяготеющая к практически дословному переводу, у меня – Мориса Тореза,
более ориентированная на передачу не столько слов, сколько смысла
и красивое звучание на чужом языке. Переводческая работа иногда
сродни актерской: нужно передать не только слово, но и эмоцию,
интонацию, расставить акценты.
– Как выглядит процесс телефонных
переговоров первых лиц?
– В МИДе есть специальный кабинет с телефоном,
по которому идет диалог. В дипломатической практике у каждой стороны,
как правило, свой переводчик, и он переводит "своего
лидера" – министра, главу правительства, главу государства. Переводит,
понятно, с родного языка на иностранный. А первые лица, в свою
очередь, слышат голос переводчика противоположной стороны. Иногда переводчик
находится рядом с первым лицом, но чаще – в другом помещении. В
редких случаях переводчик между высокими представителями один.
– Не боялись ли вы переводить столь
высоким представителям?
– У меня никогда не было комплексов
или страха, что я перевожу "целому" министру,
или премьер-министру, или даже президенту. Я просто перевожу. Эту
психологическую установку давали нам в инязе. Хотя, безусловно,
ответственность перед президентом больше, чем перед скаутами.
– А какова цена ошибки? Насколько неверно
переведенное слово может изменить взаимопонимание между сторонами и даже
повлиять на итог переговоров?
– Цена ошибки иногда очень высока. Чаще всего –
в письменном переводе официального текста, который предстоит подписать.
Даже не от буквы, а от одной запятой во фразе "казнить
нельзя помиловать", зависит многое. И в случае ошибки это огромный
удар по репутации переводчика.
Однако бывают случаи и неудачного
устного перевода. В 2014 году в интервью французскому телеканалу В.В.
Путин, отвечая, на вопрос о госпоже Меркель, сказал: "С
женщинами лучше не спорить".
По-русски "спорить" имеет несколько
значений: вести дискуссию; держать пари, биться о заклад; ссориться;
или возражать, перечить. В речи президента имелось в виду
последнее: джентльмен не будет спорить с дамой
и предпочтет согласиться. В переводе прозвучало другое слово –
в значении "дискутировать", что вызвало недовольство
во французских социальных сетях со стороны феминисток.
– В вашей практике случались подобные
казусы?
– Казусов, как в анекдоте про Брежнева –
когда он три раза повторил обращение к Индире Ганди, читая бумагу перед
Маргарет Тэтчер, – на моей практике не было. Хотя ошибки, как и
у любого переводчика, случались. Иногда удачный перевод приходит
в голову не сразу. Как-то было протокольное мероприятие,
на котором присутствовали Горбачев и Андрей Вознесенский, один
из моих любимый поэтов.
Бывший президент процитировал последние строки
четверостишия из "Озы": "Мир — не хлам
для аукциона./Я — Андрей, а не имярек./Все прогрессы —
реакционны,/если рушится человек". Я перевел экспликативно, а спустя
две минуты, в голове вдруг сложился стихотворный перевод
на французский – но дорога ложка к обеду!
– А доводилось ли переводить намеки?
Насколько сложно передать некий подтекст, который есть между строк?
– Как правило, первые лица намеков избегают. Они
или говорят "коллега, это намек", или же так или иначе
эту фразу выделяют. Но задача переводчика – перевести не то, что твой
лидер "имеет в виду", а то, что он сказал. К тому же первые
лица – люди исключительно опытные, президентами и министрами становятся
не просто так, а после долгого профессионального пути, и они
отдают себе отчет в том, что в таких беседах намек может быть
не понят или понят неправильно.
– Какими качествами нужно обладать
переводчику первых лиц? Что необходимо знать и уметь, помимо
профессионального владения языком?
– Я читаю все: научно-популярные публикации, новости,
фантастику, специализированные статьи. Однажды нужно было перевести
на французский язык биографическую справку на посла с учетом его
научного прошлого, выражения вроде "аэродинамический гистерезис
при нестационарном обтекании несущих поверхностей", "нелинейная
конденсация в струях и соплах" и тому подобное нужно было
хотя бы приблизительно понимать.
Также, в идеале, переводчик должен
оставаться незаметным. Это из моей ненаписанной диссертации:
"Переводчик должен уметь, как ниндзя, становиться невидимым
и проходить сквозь стены". Это актуально, когда первые лица
движутся, и вокруг них масса народу.
– Кого сложнее всего переводить?
– Тех, кто начинает предложение, нанизывая
на него, как бусины, придаточные, а потом, когда сбивается
с мысли, – смотрит на переводчика, чтобы он перевел. Есть люди,
которые не разбираются в теме и начинают отвечать витиевато,
благодарят за вопрос, говорят, что тема важна, и ничего,
по сути, не отвечают.
– А что касается Владимира Путина – есть
ли какие-то трудности в переводе его речи?
– Владимира Путина переводить легко и приятно. Он
говорит хорошо, и это не секрет. Так же говорил Примаков. Он знает,
что хочет сказать, не разводит антиномий, четко формулирует мысль. Наш
президент в этом случае не считает зазорным сказать собеседнику, что
наведет справки и ответит позднее. У Примакова еще был совершенно
гениальный, низкий тембр голоса, который был слышен среди любых других шумов.
– Как проходят переговоры за закрытыми
дверьми, куда не допускают журналистов?
– Встречи за закрытыми дверьми бывают иногда
тет-а-тет: два первых лица и два переводчика. В редких случаях первое лицо
может попросить оставить лишь одного переводчика, и это обычно сотрудник
другой стороны. Я знаю лишь то, что прозвучало – любые домыслы, почему,
не имеют никакого значения. Иногда я обязан запротоколировать переговоры –
передать близко к оригиналу, и для этого я записываю скорописью –
диктофон принципиально не используется.
В длительных переговорах
переводчиков подменяют, чтобы уровень их работы оставался качественным – это
высокое напряжение.
– Как вы считаете, насколько электронные
сервисы перевода смогут в скором времени заменить работу человека?
– Возможности электронных переводчиков прогрессируют
сейчас очень быстро, но заменить работу человека они пока не могут.
Те, что видел я, позволяют составить представление, о чем идет речь,
но не более того.
– Вам никогда не хотелось поменять
работу?
– Эта деятельность приносит мне удовлетворение.
Приятно, когда первые лица узнают по голосу и знают в лицо. Я
горжусь своей работой и чувствую сопричастность к исторически важным
событиям и решениям, наведению культурных мостов между нашими странами.
30.09.2016
МОСКВА, 30 сен — РИА Новости, Лариса
Жукова.
https://ria.ru/society/20160930/1478207718.html
