Через 30 минут стартует `Тихий Дон`. Смотрим?

  Почему режиссёр Сергей Урсуляк решил именно сейчас взяться за роман Шолохова «Тихий Дон»? До юбилея революции ещё далеко, юбилей самого Шолохова прошёл.

Д. Григорьева, Москва

Отвечает режиссёр Сергей Урсуляк:

 

— Резоны самые простые — я люблю хорошую литературу. Есть книги, которые произвели на меня большое впечатление, и время от времени я к ним возвращаюсь. Вот и на «Тихий Дон», стоящий дома на полке, я время от времени обращал внимание, но понимал, что пока это нереально. Но в итоге всё сложилось.

К чему готовы?

Юлия Шигарева, «АиФ»: Сергей Владимирович, идеи всё равно не возникают просто так. Книг, слава богу, написано много. Но должно всё же быть созвучие времени — иначе фильм просто не захотят смотреть.

Сергей Урсуляк: Ну, естественно, написанное Шолоховым созвучно дню нынешнему. Потому что в любые времена люди влюбляются и случаются встречи, которые становятся судьбой. Это первое.

А второе — это готовность к гражданской войне, которая и раньше жила в нас и которая до сих пор ежесекундно присут­ствует. Стоит только какому-нибудь небольшому нарыву возникнуть, как мы тут же готовы разделиться мгновенно и беспощадно. Отделить своих от чужих, друзей от врагов. Готовы найти врагов внутри одной семьи, хутора, города, страны...

— Это чисто наше, русских, качество или оно присуще любому человеческому сообществу?

— Каждая страна устраивается по-своему. Наверное, в силу малости территории, ограниченного количества людей, иных традиций они на Западе больше настроены бережно относиться к каждому человеку. У нас такой традиции нет и не было никогда — слишком велика Россия, вероятно. И с инакомыслием мы расправляемся гораздо легче.

 

— Вы говорите про бережное отношение там к человеку. А я смотрю на происходящее сейчас в Европе и думаю: в цене растёт всё — нефть, золото, акции, доллары, евро. И только человеческая жизнь всё больше обесценивается.

— Потому что человеческая жизнь стала элементом в потоке развлечения. То количество смертей, которое мы видим ежедневно на экранах телевизоров, оно приучает нас к тому, что смерть — это, в общем, игра, шоу. И мне кажется, задача, говоря высоким стилем, искусства в том, чтобы вернуть чувственное, эмоциональное восприятие чужой жизни.

— ...И тут приходят ребята с поясами шахида и показывают, что для них человеческая жизнь вообще ничто — ни своя, ни чужая.

— Ну да, приходят... С поясами шахида, с красными флагами... В разное время приходят с разными лозунгами и идеями. Именно поэтому я не являюсь сторонником революций и мгновенных перемен. Хотя просто так ничего не бывает. Ни с красными знамёнами не приходят просто так, ни с поясами шахида. В этом нужно разбираться, а я не настолько образован и свободен для того, чтобы это глубоко анализировать.

 

— Ну, почему в начале ХХ в. пришли с красными знамёнами, ещё хоть как-то объяснимо. Но почему в начале ХХI в. с поясами шахида пришли в Европу?! В Европу, где слово «толерантность» произносят чаще, чем «да» или «нет». Где уже и Пасху готовы не праздновать, и сказку «Три поросёнка» не печатать, лишь бы не задеть чьих-то чувств.

— Толерантность хороша тогда, когда обращена к человеку, который способен это воспринимать. У нас на эту тему написано «Собачье сердце». Происходящее в Европе — это абсолютно зеркальная ситуация. И говорить о том, что ну это же наш Шариков, а у них-то — Мухтар и всё по-другому, нелепо. Человек, не испытывающий благодарности. Человек другого мировоззрения или полного этого мировоззрения отсутствия. Запад есть Запад, Восток есть Восток.

Потом, возможно, всё утрясётся, но сейчас этот момент надо пережить. Просто нам не повезло — мы попали в такое время. Впрочем, нам никогда не везёт.

Что взять из прошлого?

— В «Тихом Доне» старенький дедушка говорит Григорию Мелехову, которого уже закрутило в пучине Гражданской войны: с черкесами воевали — замирились, с турками замирились, а русские всё никак не остановятся. Мы когда-нибудь остановимся?

— Да, остановимся. Но для этого опять же нужны усилия. Если бы мы не протрепались те двадцать лет, которые нам были даны для того, чтобы перестроить мозги, не проворовали бы всё это дело, не проблагодушествовали, то сегодня мы могли бы жить в другой стране. Но за эти двадцать лет основная масса нашего народа не поняла, в чём, собственно говоря, смысл происходящего, что мы за это получили, насколько это лучше, чем было. Ведь то, что стало лучше, ощутила очень малая часть России. А для большинства либо ничего не изменилось, либо изменилось в худшую сторону.

Так вот, если бы мы (я имею в виду интеллигенцию) потратили это время не на устройство соб­ственной судьбы, а на смягчение нравов, на объяснение того, что нам уже понятно, может быть, не было бы сейчас таких всплесков ксенофобии, страха, нелюбви по отношению к остальному миру.

 

— Вы говорите, для многих к лучшему не изменилось ничего, а большинству стало намного хуже. Видимо, поэтому столь сильна ностальгия по Советскому Союзу. Но можно ли вернуться туда, чтобы взять там то лучшее, что было?

— Да. Но опять же это должен быть сознательный выбор — что взять. И уж если брать, то не заявлениями ограничиваться, а брать и делать. Например, систему школьного образования. Идею, что быть культурным лучше, чем быть некультурным. Или лозунг, что человек человеку брат. Дружбу народов — это ведь была реальная вещь. Я вот — дитя дружбы народов. И обе мои жены — тоже дети дружбы народов. Эта дружба действительно была, иначе не было бы фильма «Мимино», либо он выглядел бы ложью, а он выглядит правдой.

Или то, как пытались привить культуру, — это тоже правда. Я рос в Магадане, и нас, школьников, дважды в неделю обязательно водили куда-то, где мы смотрели фильмы, мультфильмы, или в кукольный театр, или ещё куда-то. Нас заставляли читать книги. Это нужно брать! Система образования ведь была правильная. Она была очень идеологичная, но — правильная по сути. Людям давали знания, а не игру «Кто хочет стать миллионером?». Но опять же, для того чтобы брать что-то, нужна воля.

— У вас в фильме табуны лошадей по степям скачут, стада пасутся, поля колосятся. На Дону это до сих пор есть?

— Для того чтобы всё цвело и колосилось, нужно пахать, удобрять, сеять, веять, собирать, хранить. А люди в массе своей работать разучились. Сельским хозяйством, а именно этим была сильна та часть России, мало кто занимается, даже подсобным. Наверное, потому что проще пойти в магазин и купить пакет молока, а не мучиться с коровой.

— Курс на импортозамещение что-то изменит?

— Изменит, конечно же. Но в какой-то момент санкции будут сняты... Тут очень всё должно делаться по-умному. Импортозамещение — это программа не военная, это программа мирная. И начинать заниматься этим нужно было ещё до того, как мы поссорились. И заканчивать это не нужно в тот момент, когда мы помиримся. А мы помиримся обязательно, никуда мы не денемся.

 

Должно быть планирование на долгие годы, понимание цели. Но я сейчас вступаю на опасный, но любимый наш российский путь — давать советы, как руководить, как класть асфальт, а вместо асфальта — плитку, и так далее. Это не моя проблема. Моя проблема — снимать кино. Я понимаю, в каком государстве я хотел бы жить. А как этого добиться, я не знаю.

 

— А в каком государстве вы бы хотели жить?

— В государстве, где мне уютно. Где я ничего не боюсь, потому что ничего плохого не делаю. Где есть справедливый суд, защита в виде полиции. Где нет такой разницы между богатыми и бедными. Где богатые не унижают бедных за то, что они бедны. Я хочу более справедливого мира.

http://www.aif.ru/culture/person/sergey_ursulyak_my_protrepalis_20_let_a_mogli_by_zhit_v_drugoy_strane