В  Петербурге 16 апреля прошел творческий вечер писателя, журналиста и колумниста «Сноба» Александра Невзорова, во время которого он ответил на множество вопросов из зала. Мы публикуем расшифровку с этой встречи

А. Г. Невзоров: Добрый день!

Ой, как вас много. Насколько я понимаю, вам всем, как и мне, чертовски интересно… Я тут не провалюсь, если буду ходить? Чертовски интересно понять, как все и с такой скоростью, и с такой волшебной и дикой невероятностью могло произойти. Когда за какие-то десять лет страна, которая вроде бы офигевала от свободы и понимала все прелести свободы, когда вкус свободы, пусть горький, иногда мерзостный, иногда очень тяжелый, но все-таки вкус свободы был познан, и это невероятно страстное скоростное движение обратно в кандалы, обратно в рабство, обратно в идеологию, обратно под контроль, обратно под сапог, обратно под плеть и лишь бы пустили. Надо сказать, что сейчас очень трудно отличать и стратифицировать публику, которая искренняя в своем непонятном поклонении государству, и публику, которая это делает по обязанности. Понятно, что, когда мы имеем дело с каким-нибудь чиновным людом, к ним надо относиться как к актерам, которые обречены произносить свою роль. Причем ощущение, что некоторым вшиты чипы. Сидишь с человеком достаточно известным и высокопоставленным и о чем-то беседуешь, и вдруг у него стекленеют глаза и он начинает: «Россия встает с колен. Пиндосы сволочи. Сволочи пиндосы. Мы всех победим. Тополя смеются над санкциями». Через секунду снова продолжает нормальную речь. «Не обращай внимания: у меня минут через сорок это все повторится». К этому уже надо привыкать. Есть такая загадка, и загадка существенная: как мы еще не оказались в той самой пропасти, в которой должны были бы оказаться. Потому что еще два месяца тому назад все было понятно: рушится все. Рушатся доллары, рушится экономика, рушится нефть. Но, по моему ощущению, ад, в который мы должны были бы провалиться, низвергнуться всей страной, почувствовав, что в него готова рухнуть Россия, закрылся и прекратил свою деятельность, хотя мы достаточно много сделали для освоения ада. Как вы знаете, мы туда направили из Донбасса много биндюжников с пулеметами, много добровольцев, которые должны были захватить основные котлы и в нужный момент открыть ворота для всей страны. Но ад нас не принимает, как выясняется. И этот экономический мертвец, у которого вообще не должно быть никаких возможностей, оснований что-то делать, кроме как лежать и истлевать, он ходит, гуляет, ездит, он прекрасно себя чувствует, ухмыляется, орет патриотические речевки. Это, конечно, загадка из загадок: почему это все происходит. Но давайте я не буду произносить

аналогию, которую полагается, конечно, произносить.

Вот ведерко. Если вы думаете, что мне дали попкорн, фиг. Мне дали записочки. Я попробую говорить не только о том, что интересно мне, но и о том, что интересно, по всей вероятности, и всем остальным.

Тут сразу смешной вопрос: хорошо ли я чувствую себя в качестве отщепенца?

Вы знаете, я чудесно чувствую себя в качестве отщепенца, но еще лучше я бы себя чувствовал, если бы для патриотов были бы одни магазины, одни обменные пункты, а для отщепенцев были бы обменные пункты, где бы доллар по двадцать пять. Потому что я совершенно не понимаю, почему я вместе со всеми остальными маразматиками должен испытывать на себе тяготы происходящего сегодня.

Тут еще одна такая симпатичная записка. «Какую музыку сыграть на ваших похоронах?» Пишет музыкант.

Я не рекомендую здесь беспокоиться. Потому что я уже на эту тему подумал, и я бы, конечно, предпочел не какую-то самодеятельно сыгранную музыку, я бы предпочел хорошую фонограмму с основной темой из «Пиратов Карибского моря». И надеюсь, что это все-таки будут не похороны, а кремация.

«Стоит ли доверять либералам?»

Да конечно нет. Ни в коем случае. Притом что мы видим вроде бы часть общества — маленькую, ничтожно маленькую, — оставшуюся на каких-то разумных позициях. Давайте вспомним, посмотрев, например, на вашего покорного слугу Александра Глебовича, с какой страстью либералы закрывали меня. И все эти люди, которые сейчас завывают о свободе слова, на самом деле, я подозреваю, они завывают исключительно о том, что им не дают возможности закрывать газеты и блокировать телеканалы, что этим занимаются какие-то мерзкие черносотенцы. Сейчас этим занимаются черносотенцы, но когда я слышу сейчас крики людей, которые всерьез и с полным основанием говорят о дикой цензуре, о полной тоталитарщине в средствах массовой информации, я узнаю этих людей и вспоминаю, что все они когда-то очень бодренько подписывали петиции о необходимости закрытия меня, например. Притом что тогда я, по-моему, не представлял никакой опасности для государства, я честно сражался за свою Родину — Советский Союз, которая у меня была и закончилась в 91-м. И на фоне общего демократического ликования я все равно выглядел, как, предположим, в больнице, где у всех дизентерия, все бегают с горшками, бумажки передают, а я один с радикулитом. Кому я мешаю? Тем не менее очень свирепо было в отношении меня, как вы помните. Закрыли «600 секунд» именно демократы-либералы. Посему я думаю, что всей этой сегодняшней публике, которая вроде бы олицетворяет противостояние режиму, тоже не стоит особо доверять. Не стоит особо обольщаться.

Хороший вопрос: «Нарциссизм. Хорошо это или плохо?» И вдогоночку ему тоже симпатичный вопрос про скромность.

Нарциссизм — замечательное качество. Я всю жизнь всегда завидовал нарциссам и сам отчасти к этому стремился. Но нарциссизм хорош для людей очень определенных профессий. Он хорош для манекенщиц, милиционеров, адвокатов, артистов. К сожалению, он абсолютно недопустим для людей, которые вынуждены работать головой, в том числе очень жестко и критично относиться не только к себе, но и к своим идеям, и к своим гипотезам, и к своим мыслям, и к своим пристрастиям. Чем больше ты любишь какую-нибудь гипотезу, чем больше ты очарован какой-нибудь идеей, тем безжалостней к ней надо быть, тем яростнее надо над ней глумиться, высмеивать и испытывать ее кислотами самых жестоких и самых сильных сомнений. Для нарцисса все это невозможно, но нарциссизм — замечательная штука, потому что он создает амортизационную подушку между человеком и внешним миром. Человек не только любит форму собственного носа или полировку ногтей, он любит и свои идеи, свой так называемый внутренний мир, тщательно его оберегает. И как бы сильны ни были посягательства на этот внутренний мир, тем не менее человек все равно остается в убежденности, что его внутренний мир самый-самый-самый лучший, и он ни на что не готов его менять. Внутренний нарциссизм мы видим вокруг и около. И это нормальная защитная реакция любого условно-рефлекторного образования, которое называется в некоторых случаях — абсолютно несправедливо — психикой. И поэтому осуждать нарциссизм я не могу. Завидовать нарциссам могу и буду.

Что касается скромности. Скромность, понимаете ли, очень редкая, очень сортовая, очень интересная штука, но хороша скромность, под которой есть невероятной силы наполнение. Наверное, насколько я бы мечтал быть нарциссом, настолько же я мечтал бы быть человеком скромным. Но чтобы получить право на скромность… Я вам приведу простой пример человека, который, с моей точки зрения, является олицетворением, воплощением скромности. В Англии, если не ошибаюсь, в каком-то гольф-клубе собиралась публика, которая катала свои мячики, и после мячиков они жарили сосиски на мангальчике, чего-то выпивали и очень мило проводили время. Там собирались разные люди, которые были в той или иной степени знакомы — это гольф-знакомство, оно не является близкой дружбой. Там все время при мангале суетился какой-то человек, который помогал жарить сосиски. Без какой-либо внешности: лысенький, небольшой, очень приветливый, и он настолько был симпатичен всем этим гольфистам, что как-то к нему подошли и сказали: вы так замечательно жарите сосиски, что мы бы хотели перевести это на какую-то постоянную основу и хотели бы предложить вам место штатного сосисочника. Мы вам даже сможем немножко платить. А вообще чем вы зарабатываете себе на жизнь? И он так рассеянно сказал: «Ну, вообще-то я Джон Бардин». А Джон Бардин — это дважды лауреат Нобелевской премии. Но, чтобы получить право на такую скромность, надо быть, по крайней мере, единожды лауреатом Нобелевской премии. Это очень непросто. Поэтому скромность для нас для всех мало доступное удовольствие.

Вот интересный вопрос: «Запесоцкий устроил гарем. Почему это терпят? Кто ему это позволил?» И так далее, и так далее.

Вы знаете, я, во-первых, свечку не держал, поэтому не могу сказать в точности, как это происходит. Меня это не очень беспокоит. Разумеется, я знаю эту историю. Имеется в виду ректор Университета профсоюзов, который какие-то вольности, по крайней мере, по народным преданиям и по легендам… Действительно, я свечку не держал, но я бы вам сказал, что меня скорее восхищает целеустремленность этого человека. Все, как известно, на свете имеет довольно четкие зоологические объяснения. Эти чертовы юбки! Ведь все же из-за них. И чтобы под них пробраться, одному достаточно подкрутить ус и улыбнуться, а другому надо создавать университет и становиться в нем ректором. Это же какая дикая несправедливость. Хотя, может быть, в этом извилистом пути тоже что-то есть.

Я немножко редактирую записку, я не привожу буквальный текст, но смысл такой: информационное обеспечение сегодняшнего кошмара, почему кто-то из крупнокалиберных журналистов согласился этим заниматься, кто-то нет.

Могу вам сказать, до того как все началось, всех вызывали и всем предлагали. Не вызывали и не предлагали только одному человеку, его нет в этом зале, ему до сих пор не могут простить несколько неаккуратных фраз по поводу какой-то подводной лодки. Всех остальных вызывали и предлагали. Кто-то соглашался, кто-то не соглашался. Тем, кто соглашался, были предоставлены любые эфиры и огромные возможности, но я своим чутьем наемника, воевавшего на всех информационных войнах, понял, что здесь попахивает ответственностью. А это не ко мне. Я очень всякую ответственность не люблю, и вообще я решил, что больше садиться в поезда, которые на полном ходу идут к пропасти, я не буду. Это такая баллада о непроданной совести получилась. Не потому, что за совесть предлагали слишком мало, а просто потому, что было изначально страшно, что этот дикий невероятный период, который мы наблюдаем и который чертовски любопытен, — понятно, что он будет иметь и некое взрывообразное окончание. Пока сложно сказать какое. Но оно, безусловно, будет.

«Вы не находите, что все, что вы делаете сейчас, сильно смахивает на предательство?» Это спрашивают меня.

Нет, не нахожу. Ко мне можно предъявить много всяких разных претензий, но я никого никогда не предавал по одной простой причине: я никогда никому не присягал. Я всегда делаю то, что я считаю нужным делать.

Знакомо ли мне такое понятие, как самоцензура? «Если знакомо, то, пожалуйста, приведите хоть один пример. Вы несете все, что хотите. И по публикациям в главном издании либеральной интеллигенции в “Снобе” незаметно, чтобы вам было знакомо такое понятие, как самоцензура».

Вы знаете, я постоянно бьюсь в лапах самоцензуры. Меня крутит в бараний рог самоцензура. В частности, в одном из последних материалов «Сноба», судя по тому, что вы здесь сидите, вы все это читаете. В «Иисусе Тангейзеровиче Чаплине» я как раз объясняю, что, помимо божества, которое эксплуатировалось на оперной сцене в Новосибирске, есть не менее драматичные и не менее красивые персонажи божественных страданий, такие как чукотский бог Пивчунин. Этот бог был очень маленького размера, по разным данным, от трех до девяти сантиметров, и он тоже способен был все время совершать непорочное зачатие, проникая к чукчанкам под парки. Порочное он совершить не мог, в силу маленьких размеров, и очень от этого мучился. И я там остановился. На самом деле история имеет продолжение. Соблюдая приличия, поскольку в зале дамы, я скажу, культ Пивчунина включает в себя очень много забавных черт. Красавица, если не ошибаюсь, Карачеэннэ зачесала бога до смерти, как раз когда он занимался совершением непорочного зачатия. В чукотском обряде есть обряд чесания умерщвления бога и обряд чесания воскрешения бога. Если бы это перенести на оперную сцену и заставить в этот момент петь, то это было бы покруче любого «Тангейзера» и по меньшей мере точно занимательней.

Тут естественно есть вопросы: нет ли у меня желания пойти в Думу? Не является ли этот вечер началом выборной кампании?

Это с билетиками за такие деньги! Нет. И думаю, что все сокровища Карибского моря не заставили бы меня снова вернуться ни в какое из структурных подразделений Российского государства. Никогда и не при каких условиях. Столь же часто на многих других встречах меня спрашивают про то, каким волшебным образом я четыре раза избирался и был всего один раз за четыре срока. Ну, во-первых, не один раз. Я был раза четыре как раз. Надо было приезжать, оформлять какие-то документы. Было, конечно, очень интересно разобраться в механизме и очень интересно было посмотреть на все это изнутри, увидеть и исследовать. В первый раз, когда я исследовал, меня поразила простота механизма, хотя тогда это еще было заводным, веселым, яростным. Еще был 93-й год, все еще были искренними, еще ни у кого не было помышлений ни о каком использовании Думы в качестве лоббистской площадки и возможности шалить по-мелкому или по-крупному. Но уже вторая-третья Дума — там три или четыре шестеренки, анкерок, все это заводится из правительства и из Кремля, и потом Дума звенит очередным законом. Механизм настолько незатейливый, что говорить о нем всерьез даже не стоит и даже было бы странно. Могу сказать, что после нынешнего состава я думаю, что грязнее ругательства, чем слово «депутат», вообще не существует. И даже для меня, для абсолютно бесчувственной рептилии, которая никогда не озадачивалась какими-то проблемами имиджа или репутации, даже для меня слово «депутат» как-то грязновато. Посему нет. Не пойду. Ни в коем случае.

«Донбасс. Кому верить?»

Вы знаете, очень сложный для меня вопрос, но когда нам с уверенностью говорят, что там нет Российской армии, давайте сделаем вид, что мы в это верим. Давайте сделаем вид, что мы верим во многие вещи. И все равно останется безусловным то, что Донбасс — это не столько и не только какая-то проекция, аннексия и русская идея или Руси, или уже откровенного имперского фашизма. Нет. Я думаю, все гораздо гаже, проще и примитивнее. Судя по тому, что я знаю, а я могу оперировать только тем, что я знаю в реальности и на самом деле, это все-таки на 95% абсолютно чистая и примитивная уголовщина. Это настолько криминализованный, настолько блатной, распальцованный и тупо отбирающий, отжимающий, насилующий контингент, что говорить о какой-то политической структуре, о политической подноготной я, например, не могу. У меня там довольно много воюет моих бывших товарищей, с которыми я, будучи наемником, прошел различные войны. Кто-то не выдержал этого, не выдержал накала матерой уголовщины и того, что, кроме уголовщины, нет просто ничего. И что под всеми речами, под всеми криками, под всем изображением страстей политического и геополитического характера лежит очень простенькое желание: убить хозяина дома, забрать дом, отжать машину, изнасиловать девок, подержать их в подвале, поделиться с товарищами, забрать движимое и недвижимое имущество и бизнес. И больше практически ничего. Посему, если мы говорим о каком-то сходстве Донбасса и Приднестровья — да нет тут никакого сходства. О приднестровских событиях, как награжденный всеми орденами Приднестровья, я могу говорить как абсолютный очевидец. Там не было этого уголовного душка ни на ангстрем. Просто вообще. И я помню, нам довелось, причем по какой-то ложной тревоге, прятать собственный БТР. То ли это было в Тирасполе, то ли в Бендерах. Водитель был неважный, он просто нашел ближайшие ворота и высадил их БТРовским задом, порвав цепь и прогремев железными листами, и мы вкатились задницей во двор, и вкатились очень удачно: во-первых, там было очень много красного вина, это же Приднестровье. Там красным вином мылись и охлаждали двигатели БТР, и водитель был тоже в «хорошем состоянии», поэтому он еще примерно метра полтора задницы БТРа вколотил в дом, а там не очень капитальные постройки, все посыпалось. Я спрыгнул с брони и увидел брошенный дом. На столе какие-то тонюсенькие позолоченные фарфоровые чашки, ложечки, где-то стояло маленькое хрустальное блюдце с какими-то колечками и сережками, как будто бы только что вынутыми из ушей. У меня даже пленка эта где-то есть. За мной зашел кто-то из ребят из батальона «Днестр» и сказал: «О, да это какой-то молдавский фашист, который бежал в Кишинев и бросил здесь все свое имущество». Офигев от этого зрелища, офигев от этих чашек, от золота, от нетронутого дома, я спросил: «А когда сбежал?» — «Да как началось. Как побили арматурой, когда все это начиналось еще в Дубоссарах, тогда и сбежал». И этот дом стоял никем не тронутый. То есть проводить аналогию было бы и некорректно, и абсолютно неуместно. Вот разница.

Хороший вопрос, наверное, следующий. Я надеюсь, что он будет хорошим. Вот что следует воспитывать в ребенке и чего не следует воспитывать?

Жертвенность, смирение, подчинение голосу совести, патриотизм — это то, что воспитывать ни в коем случае не следует, особенно в России. Почему? Потому что, воспитывая, внушая ребенку это, вы, по сути дела, приделываете к нему рычажки управления, и кто воспользуется этими рычажками? Красноносый, обдолбанный коньяком полковник в какой-нибудь очередной Чечне? Какой-нибудь просто идиот, который в очередной момент скажет: «Это надо, потому что у меня золотые звезды на погонах и это надо». Этого ни в коем случае воспитывать нельзя. И патриотическую гражданскую позицию ни в коем случае воспитывать нельзя, потому что она работает как фактор управляемости человека. Воспитывать, вероятно, надо прежде всего свободу и понимание того, что личные интересы, если они будут здравыми и неприступными, — это лучшая основа, это лучший кирпичик, в том числе и для любого социума. Это гораздо более справедливая, точная и всегда находящая себе предназначение конструкционная деталь, нежели все эти жертвенности, подчинение голосу совести и так далее, и так далее. То есть, не надо делать ребенка безоружным перед очень варварским, очень свирепым и очень тупым государством.

Еще один вопрос замечательный: «Как воспитывать любовь к Родине?»

Знаете, прежде чем воспитывать любовь к Родине, давайте подумаем на одну простую тему: а как бы нам у нее воспитать любовь к нам? Потому что пока все ее материнские обязанности и материнские потребности сводятся к тому, чтобы унизить, разорить, обобрать, посадить, убить, затоптать или просто не обратить внимания. Вот где для нее эти курсы, которые она могла бы пройти? Это замечательно, но вся эта безответная любовь, которой нас учат все идеологии, начиная с Петра Алексеевича Первого, весь этот онанизм под балконом, что мы должны любить безответно, тупо, постоянно жертвуя собой. А нам, возможно, обеспечат место в переходе метро, если нам оторвет на какой-нибудь войне руку, и, может быть, нас не будут сильно бить дубинками милиционеры. Поэтому сперва хотелось бы научить Родину любить нас, и тогда, возможно, имеет смысл подумать о какой-то взаимности.

«Не могу найти книгу Рабичева. Как быть?»

Книга Рабичева — это то, о чем я говорил в эфире «Эха Москвы». Это невероятной эмоциональной силы, огромное, с моей точки зрения, событие. Книга, которая гарантированно будет запрещена. Называется она «Война все спишет». Это воспоминания орденоносца, довольно простого, довольно незатейливого фронтовика, который просто честно фиксирует все то, что делали советские войска на территории Германии. И фиксирует настолько страшно, что могу сказать, с помощью этой книги я над самим собой ставлю физиологические опыты. Я же только прикидываюсь таким умным, особенным, исключительным. Ничего подобного. Фигня. Я такой же советский, точно так же выращенный во всех возможных культах, и эта рефлекторика, которая в нас воспитывалась как обязательное сопровождение Дня Победы, у меня такая же сильная, как у всех остальных. И я как раз испытываю прочность этой рефлекторики, я пытаюсь читать Рабичева, и он причиняет практически физическую боль. Я понимаю, до какой степени во мне мощно за много, много, много лет, в основном детства, закреплены эти условные рефлексы, реакции на победу, на 9 Мая, на «со слезами на глазах порохом пропах». Причем Рабичев не разрушает мифов, он абсолютно не отказывает советской армии в героизме, он абсолютно не пытается что-то очернить, он просто честно описывает, как вели себя наши солдатики. Она вышла, по-моему, в 2010 году, в «Военных мемуарах», и я не являюсь ее первооткрывателем, она давно уже событие. Притом что мы видим: эта цензура, это лакейство Министерства культуры, лакейство театральных коллективов — оно прогрессирует. Вы будете очень смеяться, оно не направляется из Кремля. Этот резонанс лакейства, который вдруг подхватил всех: а давайте мы, прокатная организация, сами запретим себе прокат такого-то фильма, потому что он, может быть, не вполне благонадежен. Уверяю вас, никто с маузером у виска не стоял над этой конторой. Мы видим, как артисты Псковского театра, люди, которые всю жизнь, как все артисты, занимаются исключительно блудом, пьянством, плохой игрой, вдруг переполнившись гражданских и религиозных чувств, отказываются играть в спектакле, который оскорбляет их нравственность. Спектакль всего-навсего, как я понял, это «Монолог банщика». Человека, который тонко подмечает особенности подходящих к нему персонажей. Намек: «не могу найти книгу Рабичева» — серьезно говорю, я свою не отдам. Ищите. Мне она правда нужна. Мне интересно посмотреть, под воздействием всего кошмара и маразма, насколько у меня будут слабеть условные рефлексы в отношении 9 Мая. Я ведь только прикидываюсь таким абсолютно независимым, как и прикидываемся, вероятно, мы все. Мы понимаем, что «колорадская полосатая лента» — это уже во многом символ биндюжников и бандитов с Донбасса. Мы понимаем, что участием государства и насильственным вдавливанием этого праздника в мозги каждого скомпрометирована эта дата. Мы понимаем, что эта победа уже замазана таким слоем вранья. Почему все это происходит? Почему запрещаются фильмы? Почему свирепствует симпатичный, но очень неразвитый Мединский? Почему? Почему? Почему? Да все очень просто: очень много вранья. Вранье штука хорошая, я очень люблю вранье, но у него есть масса недостатков. Это очень хрупкая вещь. Это вещь, которую надо с особой тщательностью оберегать от любого сквознячка, от любого воздействия, от любого взгляда и от любого ветерка. Вранье, при всем его очаровании, при том, что из вранья строятся великолепные, восхитительные конструкции, — оно, к сожалению, ни на что серьезное не пригодно. Потому что, если бы постоянная Больцмана была бы враньем, или законы слабого или сильного ядерного взаимодействия были бы враньем, или расчеты Резерфорда были бы враньем, у нас не звонили бы телефоны, не светили бы лампочки, у меня не работал бы микрофон, мы бы здесь не собрались. К сожалению, базироваться что-то может только на правде. Я сам не большой любитель правды, но здесь вынужден признать, что, кроме нее, ничего не остается. В том числе это касается и всяких идеологий и всего того, что составляет очень важную часть нашей жизни. И защита факта и всех обстоятельств участия Советского Союза во Второй мировой войне, это злобное, агрессивное недопускание любого мнения, любого косого взгляда говорит только о том, что они знают пропорцию вранья. Они знают, что практически все в государственном казенном мифе, который заменил собой кровоточивый, странный, страшный и безумно интересный феномен победного участия Советского Союза во Второй мировой войне, они знают, что этот миф — вранье, они знают, что вранье — все, начиная от установки флага над Рейхстагом, который на самом деле установил тоже русский, тоже мальчишка по фамилии Булатов, который имел только один недостаток: он не был одновременно русским и грузином, он не символизировал интернационал, который был необходим. Поэтому мальчика через некоторое время, героического мальчика, который сделал это, по-моему, еще седьмого числа, просто отправляют по облыжному обвинению в изнасиловании в тюрьму, затем он спивается и вешается. Это и тридцать четыре ящика с фарфором Георгия Константиновича Жукова, это и разговор о потерях, который мы так любим вести. На самом деле о чем свидетельствуют гигантские потери? Только об исключительной бездарности тех, кто руководил боевыми действиями и эвакуациями. Только об этом. Никому никогда в голову не приходило хвастаться потерями. Если мы начнем каким-то образом исследовать вопрос, если мы посмотрим тот же самый Невский пятачок — двести шестьдесят тысяч трупов, четверть миллиона. Вообще ни за что. Вообще ни почему. Никому не нужный клочишка земли, который ничего не защищал, ничего не обеспечивал. Только потому, что усатый, тупой семинарист, который ни единого дня не был на фронте, который понятия не имел ни о стратегии, ни о тактике, он воткнул здесь флажок, ему понравилась на карте эта конфигурация: «Вот это неплохо было бы отстоять». И двести шестьдесят тысяч человек последовательно, слой за слоем, пока стена из их тел не достигла четырех метров в высоту, укладывались на Невском пятачке. Можно скорбеть об этих потерях, но я не знаю, можно ли ими гордиться и преподносить как нечто сверхсущественное и сверхрешающее.

Здесь всякие задорные вопросы: «Почему до сих пор не разгромлен “Антропогенез”? Обещали».

Для тех, кто не в курсе, объясняю. Есть такой задиристый милый сайт, который обрушился на какую-то из моих книг с занятной и в том числе справедливой и несправедливой, хамоватой и не хамоватой, всякой критикой. Тогда я вскипел, но сейчас я думаю, что этим людям я только благодарен. Почему? Потому что не надо их громить. К сожалению, дело обстоит значительно хуже. То, как они остервенело бросились защищать свой «Антропогенез», свои идеи эволюции человека — так отстаивается только ложь, так отстаиваются только догмы. И, отдрессированный многими годами войн с церковниками, я этот запах догмы чувствую, как никто. Я пошел на знакомый запах. И действительно могу сказать, что практически все, что предлагает нам сегодня стандартный подход к этому вопросу, является ложью, является мифом. Потому что фактуры археологической, палеонтологической бесконечно мало. На основании этой фактуры нельзя делать никаких выводов, по крайней мере, тех выводов, которые сделаны на сегодняшний день. Начерчен миф. Обычно в таких случаях говорится: «А я знаю, как это было». А я не знаю, как было. И никто не знает. Но возможность найти наиболее вероятные или, по крайней мере, какую-то часть наиболее вероятных факторов того, как проходило в течение нескольких миллионов лет становление человека, вероятно, есть. Но то, что сегодня нам преподносят, когда мы видим некую фигуру, которая только что перешла из состояния австралопитека в более поздний, более совершенный вид, она уже горит желанием охотиться, она горит желанием развиваться, она горит желанием попасть на страницы антропологических вестников. Ничего подобного! Говоря о виде Homo, мы говорим о виде исключительно животном. И весь «Антропогенез» на самом деле честно служит догме, происхождение которой очень легко объяснить. Дело в том, что мощная советская школа Неструховых, Зубовых, Семеновых, всяких там Августов и Бурианов — чешская школа, они были обречены на производство некого конечного продукта, когда все включено, все разъяснено, наука должна быть обращена лицом к народу и к потребителю, и не надо оставлять недоговоренностей. Все эти советские тяжеловесные академики писали картину становления человека и всего антропогенеза как нечто само собой разумеющееся и понятное от самого начала и до конца. Я думаю, здесь и ответственная, и любопытная, и крайне подходящая для меня задача, потому что я не умею строить, но я очень хорошо умею разрушать. Я же никогда не претендовал на роль ученого. Я публицист и совершенно не собираюсь менять погоны генерала от публицистики на лейтенантские, доцентские. У меня очень удобная позиция. Что такое публицистика? Публицистика — это пулеметное гнездо на колокольне. Меняй калибр и расстреливай все, что хочешь. Притом у публициста есть еще масса преимуществ, потому что, когда мы говорим о научной ли задаче, о задаче ли общественной, мы говорим о некой интеллектуальной головоломке, которую надо решить. Мы говорим о том, что необходимо разгадать. Да, требуются специальные знания в большом количестве, но эти специальные знания приобретаются очень легко, и, в отличие от XVII века, от времен Декарта, объем научных знаний, которые необходимо впитать для того, чтобы брать на себя дерзость решать какие-то вопросы, существенно уменьшился. Я говорю серьезно: он именно уменьшился. Во-первых, есть выведенное нобелевским лауреатом Питером Медаваром замечательное правило о том, что в науке существует поглощающая сила открытий, когда предыдущая информация очень плотно концентрируется в последующих выводах, в возможности делать абсолютные обобщения. Конечно, объемы все равно гигантские, но и задачи чертовски сложны и любопытны. Поймите, любой человек, который занимается узко одним вопросом, он уперт в него, и у него нет возможности оглянуться вокруг. Здесь несколько другая ситуация. У меня было несколько вопросов о том, что меня не признают своим научные сообщества. Да и не надо меня признавать, я не принадлежу ему. Я понимаю, что я проник в чужой гарем, что в этом гареме я даже не буду пытаться походить на одного из евнухов, которые его стерегут, бесполезно маскироваться, потому что наступит момент снимать шаровары и глупо прикидываться. Мое дело — пошалить со всеми самыми симпатичными идеями, набить карманы фактами, а после этого можно сделать всем ручкой и выпрыгивать из окна. И это нормально. Более того, это тактика, которую нам преподал и Энгельс, и Жульен Офре де Ламетри, и Поль Анри Гольбах, и очень многие люди, которые, не будучи в буквальном, примитивном смысле этого слова учеными, тем не менее создавали замечательные гипотезы. Да, ранимые, уязвимые, гонимые, но никто и не претендует на истину в последней инстанции.

Тут был вопрос: «Как ваша книга, рекламировавшаяся в “Снобе”, о черной дыре мозга?»

Вы знаете, не просто. Бодаемся. Пока побеждает книга. Выясняется, что очень многие вещи, которые еще вчера мне казались безусловно понятными, таковыми для меня не являются.

Тут достаточно сложные вопросы. Как будто я на все могу ответить. Нет. Я далеко не на все могу ответить и совершенно не претендую на роль всезнайки.

«Писательница Татьяна Толстая сказала, что отношение Невзорова к великой русской литературе — это отказ от прямохождения».

Мне нравится, как она сказала. Это остроумно. Но она путает походку страуса и прямохождение. Когда я говорю о своем отношении к русской литературе, давайте будем откровенны: моя профессия, мой характер и мои особенности позволяют и заставляют меня периодически какую-нибудь тему, какую-нибудь гипотезу, какое-нибудь явление прижигать каленым железом, с тем чтобы посмотреть: живо оно или не живо. Услышать: завизжит оно в ответ или не завизжит. Как примерно поступали с гладиаторами перед тем, как перетащить их в сполиариум, в мертвецкую при цирке, прижигали горячим железом, если он не двигался, тогда его тащили в сполиариум. Точно так же очень многие мои статьи надо воспринимать не только как мою точку зрения, хотя в данном случае я мыслю примерно так, как я написал, но и как это раскаленное железо. От того, что я написал маленькую статью об отсутствии у меня интереса к русской литературе, это же не значит, что портреты Герценых и Тургеневых в кабинетах школ попадали, училки умерли и все прекратилось. Кому эти шестьдесят строчек на самом деле помешали. На самом деле я не могу сказать, до какой степени она жива, я имею в виду литературу. И такая же история с моим так называемым наездом на историю. Моя статья, если не ошибаюсь, называлась «Дурочка Клио». Имелась в виду богиня истории, и в качестве метафоры я использовал, как бедную девочку насиловали все и насиловали самыми разными способами, в том числе очень причудливо. На самом деле то, что мы видим даже на примере Отечественной войны, Второй мировой войны, история — это наилучший способ исказить прошлое. Наиболее надежный способ. У прошлого всегда есть один огромный недостаток: оно всегда не такое, как надо, и оно совершенно беззащитно. И, естественно, слишком велик соблазн его переделать. Героизировать ли собственную историю, найти ли в нем сырье для выработки патриотической, националистической идеологии. Опять-таки мы видим на примере Второй мировой войны, на примере того, как реальная ситуация, дьявольски интересная, трагически оболгана, искажена, и превращена в патриотический миф. На примере этого мы можем понимать, что в событиях, которые чуть-чуть дальше и не столь проверяемы, как все, что связано со Второй мировой войной, ложь возрастает в геометрической прогрессии, и мы не можем ни в чем быть уверены. То есть мы обязаны быть ни в чем не уверены. Что такое правда? Мы говорили уже сегодня о правде, и говорили о том, что правда, к сожалению, несмотря на ее все недостатки, на то, что она в эффектности проигрывает лжи, — единственный строительный материал для развития. А что такое правда? Это то, что можно проверить. Такое простое, циничное и абсолютно понятное определение того, что такое правда. Говоря об истории, мы говорим о том, что проверить невозможно. Более того, мы видим, что история, по крайней мере в России, используется исключительно, я бы сказал, во зло. Потому что с ее помощью создается очень агрессивный, очень примитивный и абсолютно лживый миф. А ложь, помимо своей хрупкости, еще и не годится как строительный материал ни для чего нормального. Коля Усков, Николай Феликсович, главный редактор, в ответ на мою «Дурочку Клио» написал замечательную статью «Невзорову: о чести девушки». Так он ее назвал. Естественно, я ему пишу ответ и понимаю, что интимную хирургию, так называемую гименопластику — процедуру по восстановлению девственности — Николай Феликсович делает впервые. Давайте посмотрим, как у него это получится и как у него это получается. Я думаю, эта статья будет в ближайшее время опубликована. Это очень интересно. История — это предельно важный вопрос. Другое дело, что мы обречены, если мы не имеем возможности проверить, априорно считать многие факторы безусловной ложью. Нам иногда помогает большое количество артефактов, как в случае с египетской историей, которая ухитрилась запечатлеть себя в мумиях и разворованных, тем не менее, гробницах. Мы иногда имеем дело с историей, которая вообще не оставила никакого следа, кроме документов, и вынуждены здесь говорить, что история — это ссылка одних фантазеров на других фантазеров. Вероятно, нам нужно знать правду о многих исторических событиях, чертовски нужно. Потому что если физика, химия, биология постоянно приносят свои ощутимые и четкие плоды в виде прогресса, мобильных телефонов, автомобилей, адронных коллайдеров, то в истории мы видим бесконечное повторение одной и той же ситуации. Мы видим, как небольшое количество прохвостов, используя запугивания, охмуреж и другие способы, успешно дурит население своей страны, и это повторяется из раза в раз. Так было в Древнем Египте, так было в царской России, так происходит сейчас в Российской Федерации. То есть мы не видим прогресса общественных отношений, по крайней мере такого же существенного, как тот, что возникает благодаря естественным наукам.

«Дьякон Кураев подловил вас на подтасовке биографии Геракла. Есть что ответить?».

Дьякон Кураев очаровательный человек, храбрый и умный. Имеется в виду история, когда, общаясь с каким-то попом в эфире, я спросил: «Поскольку ваши чувства все время что-то оскорбляет, давайте я быстренько набросаю словесный портрет, а вы скажете, корректен он или некорректен». И я набросал словесный портрет божества, которое непорочно зачато, предано, вознеслось. Поп кивает: «Да, да, все замечательно». Я говорю: «Я говорил о Геракле». Действительно так. И вот где-то дьякон Кураев подловил на подтасовке биографии, что на самом деле Алкмена, мать Геракла, не была девственницей. У дьякона Кураева, несмотря на его огромные достоинства, та же самая проблема, что у многих советских детей: он с древнегреческими мифами знакомился по изданиям «Детгиза». Если бы он взял оксфордский курс Питера Грейвса — есть перевод на русский язык, это монументальнейший кирпичара. Если он посмотрит главу про Геракла, он увидит, что девственность Алкмены была назначена в награду Амфитриону за то, что Амфитрион отомстит за убийство восьмерых братьев Алкмены. Но все сказанное мной не надо воспринимать как наезд на дьякона Кураева, перед храбростью которого я преклоняюсь и который мне чертовски симпатичен. Потому что взять самую болезненную, самую страшную для РПЦ тему — тему педерастии — и начать высказываться так отважно, так безоглядно, хотя не очень безоглядно, он все равно останавливается у определенной черты. Вероятно, потому, что помнит судьбу патриарха Алексия и не хочет ее повторить в скором времени. Он останавливается, но даже того, что он вытаскивает на свет, даже тех данных, которые он предлагает, вполне достаточно для того, чтобы составить представление о том, что же такое РПЦ в этом аспекте. При этом официально заявляю, не считайте мои колючие реплики демонстрацией неприязни к Кураеву. Как раз наоборот. Я как раз большой его поклонник.

«Карикатурист Бильжо очень злобно комментирует ваши статьи на “Снобе”. Будете сводить с ним счеты?»

Не буду я сводить счеты с карикатуристом Бильжо. Про него могу сказать то же самое, что я говорю про Кураева. Карикатурист Бильжо — прекрасный карикатурист, а то, что он тяжело относится непосредственно ко мне, вероятно, это моя проблема. Они же все тоже в полном офигении. За прошлый год в главном интеллигентском, главном либеральном, самом матером издании, самом распространяемом — в «Снобе» наиболее читаемыми и самыми главными оказались материалы бывшего фашиста Невзорова. От этого может поехать крыша, я их понимаю. Они до сих пор не могут прийти в себя. Как это так и почему? Очень многие люди, которые существуют в контексте любви к своим убеждениям, любви к своим мыслям, любви к своим представлениям, не понимают, что к представлениям можно относиться со всей безжалостностью. По себе могу сказать: чем дороже мне какая-нибудь идея, чем ближе мне какая-нибудь мысль, тем безжалостней я к ней. И тем большему глумлению и более усердным насмешкам я буду ее подвергать, потому что ее надо испытывать на прочность. Меня ведь не интересует носить в себе какие-нибудь идеи и где-то кому-то морочить ими головы. Меня в данном случае искренне интересует несколько вопросов, с которыми, я надеюсь, мой преклонный возраст — а мне скоро 56 — позволит разобраться, и некоторые основания для этого есть. Посему я предельно безжалостен и буду безжалостен. А есть люди, которые очень любят свой внутренний мир и никогда не тронут его. Им кажется, если тронуть свой внутренний мир, если подвергнуть его жестоким атакам иронии, сарказма, скепсиса, издевательств, глумления, то он рухнет. Ничего подобного. К тому же существуют вещи непреодолимой силы, такие как факты. И если мы остаемся глухи к фактам, то мы гарантировано покойники.

Спрашивают меня об отношении к акции, которую проводит журнал «Собака». Там выбирают самого популярного петербуржца, и я там включен в номинацию.

Я видел эту историю, мне жена Лида показала. Журнал «Собака» проводит в интернете бурное, масштабное голосование, там действительно есть моя физиономия. Дальше слушайте меня внимательно. Если вы хорошо ко мне относитесь, сделайте именно так. Вы открываете страничку, находите мою физиономию, под ней есть плашечка «голосовать», но вы пальчик перемещаете сантиметров на пять влево. Там рядом со мной мужчина по фамилии Фукс. Это офигенный океанолог. Человек, о котором эта власть, эта наука, эта Академия наук забыли, хотя он, наверное, поистине блестящее явление, действительно обделенное и вниманием, и какой-то даже самой минимальной славой. Нажимайте туда, я вам буду очень признателен.

Очень благодарят меня за то, что я избавился от наукообразности речи и перестал употреблять на каждом шагу всякую сложную терминологию. Спасибо, ребята.

Вы знаете, десять лет терминологией упиваешься. Терминологию я страшно люблю. И внутри меня все звучит в высшей степени терминологически. Уж поверьте. И то, что я говорю, это все равно перевод. Терминология — это чудесная вещь, но она  бывает столь же неуместна, как неуместно прийти в ресторан с реберным распатором и сосудистыми ножницами. Вероятно, разделать какого-нибудь цыпленка табака с помощью этих очаровательных инструментов гораздо проще, чем всеми этими дурацкими ножами и вилками, но ты не будешь понят. Эти встречи я провожу не из чисто корыстных соображений, мне действительно интересно, до какой степени я могу все-таки быть понятен. В последнее время для меня это вновь стало важно. Посему эта терминология — а я ею достаточно наигрался — она как-то впитывается, уходит под кожу. И ты, наоборот, испытываешь азарт от того, что можешь многие вещи объяснить абсолютно простыми словами, не прибегая или прибегая к терминологии лишь иногда, когда нет другой возможности и нет другого выхода.

«Арина Холина написала, что все мужчины скрытые гомосексуалисты. Все мечтают о гомосексуальном опыте, у нее этому посвящена целая статья. Честно ответьте, так ли это?»

Арина Холина — очаровательная шалунья, которая действительно пишет статьи на эти темы. Понятно, что тема в принципе конечна, поэтому ей приходится изобретать различные изыски. Я не могу говорить за всех мужчин. Непосредственно автору этой записки я могу сказать, в принципе мужская задница вызывает ровно столько же интереса, сколько выхлопная труба КАМАЗа. Что бы ни думала об этом Арина Холина.

Много вопросов по персоналиям. Есть вопрос о военном историке Евгении Понасенкове. Про Наполеона тоже есть вопрос.

Евгений Понасенков очень симпатичный и пишет книжки о Наполеоне, является ярым бонапартистом. Что я могу сказать о Евгении Понасенкове? Очень добрый человек, очень отзывчивый, очень хорошо воспитанный. Я надеюсь, что с возрастом он расширит круг своих достоинств. Хожу ли я на его концерты, потому что он певец. Нет. Пока меня подводит развитие технологий, потому что не изобретено беруш до такой степени качественных, чтобы я мог посетить вокальный концерт Евгения.

Национальный расовый вопрос.

Для меня его действительно не существует. Я понимаю, что это звучит дико для очень многих людей, выросших в почтении к собственной национальности. Представители Русской православной церкви, попы, министры собрались на какой-то очередной Всемирный русский народный собор и определили, кто может называться русским, кто не может называться русским. Я никак не могу называться русским, я в русские не прохожу: я не пьющий, не верующий, на балалайке не играю. Поэтому точно не русский. Ладно, значит не русский, что ж поделаешь. В евреи я просился, меня не взяли. Просто никак. Говорят: «Глебыч, при всем уважении, мы не можем взять человека, от которого неизвестно что ожидать завтра». Я пытался найти оправдание своим желаниям. Я говорил: «Я почти целый год покупал еврейский творог в магазине “Ленд”», — но не было принято во внимание. Меня не взяли эвенки, сказав, что я рожей не вышел. Но здесь, по крайней мере, какое-то четкое объяснение. И у меня есть единственная надежда приобрести какую-нибудь национальность — это снова ехать в Техас, где когда-то я был на съемках и где меня приголубили команчи в резервации. Если будет заходить речь о моей национальности, я теперь всюду буду смело писать команчи. Но мне надо сперва съездить и уладить этот маленький национальный вопросик. А пока я чудесно себя чувствую и без всякой национальности. И для меня вообще ее не существует, как для физиолога и для анатома.

Что касается расового вопроса. Я очень критично отношусь ко всяким всеамериканским антропологическим ассоциациям и Конгрессу, тем не менее соглашаюсь с его выводами, которые были сделаны в 1996 году, что слово «раса» следует убрать из научного обихода как устаревшее и ничего не объясняющее. Поскольку внутри расы геномные различия существенно превышают геномные различия между различными расами. Я понятно объяснил, надеюсь.

«Причащать ли ребенка?»

Вот вы нашли кого спросить. Замечательно. Вы обратились по адресу. Вирусная пузырчатка полости рта, гнойные некротичные флегмоны дна полости рта, болезнь Шегрена, кандидозики и еще примерно шесть-восемь болезней. Когда у меня была моя церковная эпопея, меня частенько ставили на чашу. Ты стоишь с дурацкой торжественной физиономией, держишь платочек, и эти все причащающиеся, которые идут есть своего Бога, они со скрещенными руками, вывалив от усердия языки, подходят один к одному. И у меня была возможность поизучать языки. И я видел желтые, синие, треснутые, обметанные, видел изъязвленные, видел впервые, понаблюдал вирусную пузырчатку, впервые понаблюдал много всяких других — галитозов, например. Это все очень, очень, очень заметно. Поэтому, если есть желание принимать участие в акте торжественного нарушения санитарно-гигиенических норм, что ж, дело ваше. Я не смею отговаривать. В конце концов, играйтесь так, как вы хотите.

Конечно же, спрашивают об отношении к закону «Об оскорблении чувств верующих».

Я очень рад, что я живу в эпоху, когда появился этот закон. Я очень рад, что у меня есть необыкновенная возможность наблюдать своими глазами и испытывать на себе все, что с этим связано. Потому что этот закон делает борьбу с одуревшим клерикализмом не только гораздо увлекательней, он предоставляет возможность о древнюю каменную шкуру отточить клинок атеизма и заодно отомстить за очень-очень многих хороших людей. Ведь никому из нас в голову не приходило, что мы когда-нибудь нос к носу, глаза в глаза встретимся с этой, возникшей из недр самого дремучего средневековья гадиной. И это поразительная возможность, за которую я благодарен всем, чьи фамилии вы хорошо знаете. При самом критичном и самом скептичном отношении к христианству надо признать, что РПЦ изобрела какую-то совершенно параллельную свою религию. Религию злобы, роскоши, войны, патриотизма. Это практически ничего общего с тем традиционным христианством, конечно, не имеет.

Про скандальный «танец пчелок» можно я не буду говорить?

Я думаю, каждый из вас уже нашел для себя вопросы. Я в принципе не понимаю никакого ханжества. Насколько я понимаю, «танец пчелок» заключается в таких особых движениях зада. Но если мы посмотрим, например, заседание Государственной думы, если мы посмотрим на журналистов первого, второго, третьего каналов, которые сегодня подходили к президенту, мы увидим тот же самый танец, только задницы страшные, такие, я бы сказал, прошедшие все. Надо бы изобретателя этого танца каким-то образом вызвать в Россию и приветствовать его, потому что он изобрел подлинно национальный вид взаимоотношений с начальством и реализации российского имперского характера. У нас есть государственный гимн, но у нас нет государственного танца. Этот танец должен стать государственным, да еще и в «колорадских ленточках». Это все чудесно.

Правда ли, что я дружу с епископом?

Да, у меня есть вполне себе православные друзья, это не РПЦ, потому что РПЦ просто боится со мной общаться. Есть какая-то альтернативная церковь, есть епископ Григорий Лурье, он блистательный, с моей точки зрения, византинист, он очень хорошо знает греческий, к нему всегда можно обратиться за какой-нибудь справочкой. Плюс у нас человеческие отношения сложившиеся. Он не похож на попа, и я подозреваю, что это просто переодетый философ.

К этому вопросу еще. У этой бедной альтернативной церкви недавно отобрали мощи. С ОМОНом, в касках, с пулеметами ворвались. У них были какие-то мощи, и их отобрали. Это в Суздале было. И епископ Григорий очень жаловался мне на эту ситуацию. Я ему говорю: «Слушай, я тебе этих мощей могу». Я не вру. Я абсолютно серьезно говорю. Когда после той Анатомической выставки я хотел устраивать музей, я связался с китайцами. Китайцы делают полимерное бальзамирование любых трупов в любых количествах, и в любое состояние эти трупы приведут. То есть мы мощей могли бы накидать альтернативникам. Причем китайцы необыкновенно угодливые, говорят: «Какие угодно. Мы сделаем даже подмигивающие. И датчики установим сенсорные. В ответ на прикосновение он будет подмигивать». Я смотрю, у епископа глазки как-то вот так. Он говорит: «Не надо подмигивать». Религия удивительная штука, она очень сильно напоминает ртуть. Из ртути, как известно, можно делать гвозди, ковать всякие нужные предметы, но только в особых условиях при температуре минус 40. При этой температуре ртуть становится нормальным ковким металлом, с ней можно работать. Главное, что она, даже при температуре минус 40 и ниже, не теряет своих ядовитых свойств. Этих условий для нее все равно нет. Поэтому, когда мы говорим о какой-то религиозной вере, вероятно, мы говорим об игре в религиозную веру, потому что очень многие существенные факторы указывают на то, что полураспад и распад этого явления уже произошел. Когда мы имеем дело с 238 ураном, мы знаем, что примерно пятнадцать трансмутаций, пятнадцать превращений отделяют этот 238 уран от вульгарного 206 свинца, из которого делаются рыболовные грузила. Он должен пройти стадию висмутов, тоже с определенным изотопным номером, должен пройти определенную стадию тора, протактиния. И примерно такая же история с религией. Все-таки она пережила уже период и распада, и полураспада. Эти выводы можно делать на основании, например, истории инквизиции.

Тут был вопрос, и я его не забыл.

Дело в том, что историю инквизиции лучше изучать по лояльным к инквизиции источникам. По источникам, которые стоят на стороне инквизиции, гораздо информативней и гораздо точней. Когда начинают рвать на себе тельники наши товарищи атеисты по поводу инквизиции, у нас складывается ложное впечатление, что было некое общество, оно было прогрессивным, оно было свободным, оно было честным, оно было устремленным к знаниям, и тут на него наваливалась какая-то орда стервятников, голошеих, в капюшонах, которые хватали бедных девиц и тащили на костер. И вообще, всех убивали и жгли. Нет. На самом деле всех убивали, жгли, это было, и действительно пережгли очень много народу. Но вопрос не в том, сколько пережгли. Вопрос в том, сколько пережгли бы и убили бы, если бы это не было нормализовано. Инквизиция здесь выступала не против общества, она выступала от имени общества. Надо понимать, в тот период все было до такой степени пропитано религиозностью, до такой степени ею гудело и звенело, когда человек даже воду пил исключительно тремя глотками в честь Троицы. Если, не дай Бог, на вас были нашиты желтые круги или звезды — это не признак евреев, это был признак людей, повинных в легкой ереси, это разновидность епитимьи на тот момент, начиная где-то с XIV до XVII века в Европе, — то вы уже как заклейменный никогда бы не нашли себе работу, не выдали дочь замуж, у вас не было бы никакого социального будущего. Некрещеному человеку невозможно было социализироваться, войти в любое общество. Когда мы говорим о каких-то идиотах, которые нескончаемо носили, как, по-моему, Симеон Вырицкий носил огромную каменную шапку или Пелагея Дивеевская, которая никогда не стригла ногтей и умерла, судя по всему, от невозможности почесаться, мы говорим совершенно о другом градусе религиозности. Трудно представить себе, что Владимир Михайлович Гундяев по примеру блаженного Франциска Ассизского будет вынимать у себя вшей из шевелюры, целовать и запускать их обратно. Тем не менее, когда мы читаем «Житие Святого Франциска», мы видим этот эпизод, мы понимаем, скорее всего, — поскольку мы имеем дело с историей, мы обязаны сказать «скорее всего», — что мы имеем дело с непроверяемым. Смотрите, Гундяев подает блистательный пример настоящего атеизма. Мне такое и не снилось. Когда Гундяев требует увеличить ему охрану ФСО, это значит, что он точно знает, что никакие архангелы не прилетят, что никакие ангелы-хранители не сработают, что никто не отклонит там, предположим, пулю или стрелу, если вдруг она по какой-то глупой случайности направится в его сторону. Это абсолютная уверенность в том, что ни на какие силы, кроме официальных, нельзя воздействовать.

Кстати говоря, к вопросу о том, как выглядели бы расправы. Эта мерзкая организация под названием инквизиция в общем была нормализована и кого-то ухитрялась даже спасать из лап разгневанного христианского народа людей с другим градусом религиозности, нежели сейчас. Тогда христианство еще не вступило в эпоху полураспада и даже распада, оно еще не превратилось в один из элементов ближних к 206 свинцу в окончании этой цепочки от 238 урана. Мы посмотрим и увидим, что в XIX веке, в 1895 году, когда уже открыты рентгеновские лучи, когда уже понятна радиоактивность, когда отработал свое Беккер, уже понятно наличие стволовых клеток, электрона, антител, изобретены вакуумные сосуды, Сантьяго Рамон-и-Кахаль еще не перевел на английский, на французский, на немецкий, но уже на испанском написал свою нейронную теорию, тут же мы видим, что Кашинский окружной суд в России разбирает дело о закопанных живьем ведьмах. Закопанных, потому что в жертву холере надо было принести живую старуху. И выманивали старух. Это Кашин, совсем недалеко от Москвы, Ярославская губерния, если я не ошибаюсь. И прямо в Москве, возле часовни Святителя Пантелеймона была забита другая ведьма в том самом 1895 году. Причем, по дикой иронии судьбы, ее, издыхающую, тащили под одним из первых электрических фонарей и мимо открытых дверей свежеоснованного Политехнического музея, где в этот момент собирали выставку, посвященную Эдисону. Представьте себе, как все это выглядело в глубокой древности и как все это выглядело в Средневековье. Это народное желание расправы над инакомыслием.

Посмотрим. Здесь еще книжки какие-то. За книжки спасибо. Подарок. Библию дали. Спасибо. Я посмотрю, все посмотрю, обещаю.

Вопрос про царскую семью. Как у меня хватает мерзости и хладнокровия говорить то, что я говорю?

Да ничего я не говорю про царскую семью. Я говорю, что девчонки очаровательные, про то, что мальчишку жалко, и про то, что, конечно, утащил их так жестоко на тот свет их папа, который на следующий день после Кровавого воскресенья обязан был либо повеситься, либо отречься. Потому что не может человек расстрелять триста старушек, женщин, детей и каких-то пролетариев залповым огнем на улицах своей столицы и не оказаться потом в каком-нибудь подвале Ипатьевского дома. Ну не может, ни по каким параметрам, ни по каким справедливостям. Если бы он сделал это вовремя, если бы он сделал вовремя это путешествие в петлю или, по крайней мере, отречение и достаточно позорное бегство, он бы не подставил свою семью под пули. Не было бы трагедии. Хотя, честно говоря, я совершенно не понимаю, чем эта трагедия трагичнее трагедии еще десятков и десятков тысяч купеческих, поповских, мещанских и просто пролетарских семей. Царь — это особая группа крови, что ли? Не смешите меня, пожалуйста.

Я не отвечаю на некоторые вопросы, например, по поводу своих идеалов. Понятно, что у меня идеалов нет, потому что я, по общему мнению, совершенно справедливо, очень плохой, и я чуждый всяким высоким материям. Вообще наемник. Все про меня говорят правду.

Радует меня в жизни очень, очень, очень многое.

Я выбираю содержательные записки, чтобы интересно было слушать ответ не только автору записки, но и всем остальным тоже.

Вот вопрос опасный, я бы сказал. Просят оценить такую зловещую, всесильную и грандиозную фигуру, как Володин.

На самом деле, я бы сказал, необыкновенно эффективный человек. Человек, которому было поручено создать идеологическую машину, работающую так, чтобы 84% населения узнавало бы, что оно думает, только из телевизора. И он создал эту машину. То есть говорить о том… Ох, сильно не дурак. Кстати говоря, в общении он очаровательный и умеющий общаться человек. И совершенно не фанатик. Тем не менее заслуга идеологического обеспечения и режима — это целиком его рук дело.

Про цинизм меня спрашивают. И про бога меня опять спрашивают.

Сейчас я подумаю, на что отвечать в первую очередь. Цинизм — это искусство называть вещи своими именами. Плюс мы все до такой степени, вероятно, устали от фразеологических, смысловых танцев вокруг, что о многих вещах хочется говорить прямо, просто и сразу. И как только ты о них говоришь прямо, просто и сразу, тебя немедленно называют циником, и ты немедленно портишь себе репутацию. Я не очень боюсь это делать. Примеров цинизма множество, но на самом деле прелестным, с моей точки зрения, образчиком цинизма служит выражение… Был такой Виктор Мориц Гольдшмидт, замечательный ученый. Когда он оказался в концлагере, у него, естественно, были какие-то еврейские крови, а там много было таких людей науки, он с гордостью показал остальным профессорам ампулу с каким-то очень быстро работающим цианидом, все, конечно, раззавидовались и стали говорить, что они тоже хотят. На что Гольдшмидт сказал: «Это для профессоров химии, а вот профессорам механики достаточно веревки».

У нас никто бы не стал прятаться от Бога или от идеи Бога, если бы мы видели хотя бы малейшую необходимость в этой гипотезе. Если бы оставалось хоть что-то необъяснимое без привлечения какого-то сверхъестественного фактора. Такого нет, потому что настолько логично, великолепно и красиво описывается мироздание наукой, настолько понятно, что никакого участия, никаких сверхъестественных факторов не требовалось.

Здесь все, как в известной истории, которую вы, вероятно, и от меня и вообще многократно слышали — ответ Лапласа Наполеону: «Все сходится и так!» Нам не нужна эта гипотеза. Когда речь заходит о каких-то более понятных нам персонажах, других религиозных культах, я честно говорю, та история с христианским богом абсолютно вторична, она вся целиком заимствована. Даже если бы мы хотели найти какое-нибудь местечко в биографии Иисуса, которое было бы оригинальным, мы бы не смогли. Потому что все то, что произошло с евангельским Богом, произошло с множеством античных, и ранее античных, и позднее античных богов. Все события и биографии давным-давно разобраны, включая и тайную вечерю, и хождение по водам, и шутовскую коронацию, и даже въезд на ослике в город. Это все до этого совершали другие боги. Когда впопыхах сшивали биографию нового божества, вероятно, рассчитывали, что это будет адресовано совсем уж темной публике. Приходится в сотый раз к этому возвращаться, но я понимаю, что эта тема для многих важная. Когда мы говорим, что есть же какие-то исторические свидетельства, проблема в том, что их нет. У нас есть четыре исторических свидетельства, притом что пятьдесят других античных авторов, современников всех этих событий, ничего о них не знают. В том числе не знает Овидий, который, как ни странно, был большим любителем паранормальной клубнички, не знает Авл Геллий. Никто не знает. Теоретически об этом пишет Иосиф Флавий в своей книге «Иудейские древности», но это разоблачено как вписка, сделанная через двести лет после смерти Флавия. Затем у нас Плиний, Тацит, Светоний. Но Плиний, Тацит, Светоний не пишут о персонаже под названием Христос, они пишут о некой секте христиан и ее хулиганских выходках, косвенно упоминая основателя этой секты. Но это не является свидетельством историчности этого персонажа. С таким же успехом милицейский протокол о задержании человека с дуршлаком на голове мы можем считать документальным подтверждением реальности существования макаронного монстра. Ровно столько же оснований. Что касается самих Евангелий, это внутрисектовая специальная литература, которая не может считаться независимым источником и не может считаться источником вообще никаким, потому что она именно такая, какая она есть, она насквозь тенденциозна, это ее предназначение и это ее главная задача. Она и не пытается выглядеть какой-то другой.

Хорошо, хорошо, хорошо. Вы помните, что для всяких игр в Бога есть специально отведенные места. Никто же не говорит вам: не верьте или верьте меньше. Верьте в специально отведенных местах и за свой собственный счет. Пусть ваша церковь платит налоги. Пусть она платит налоги с оборота. А здесь устраивать оскорбление здравого смысла и чувств неверующих… Как я понимаю, в основном здесь собрались люди в той или иной степени единомышленные мне. Здесь этого делать, вероятно, не надо.

Ох, какие огромные простыни с вопросами.

Про Наполеона. Действительно, редкий дурак. Он очень симпатичный, он очень красивый образ, но это ж надо было ухитриться, выиграв почти все сражения во время войны 1812 года, захватив ключевой город, проиграть войну. Это ж надо такое было сморозить. Мы действительно понимаем, что есть очень ловкая подмена, когда Бородинскую битву, бывшую позорным поражением… Почему я говорю: «позорным поражением русской армии», потому что на поле и в окрестных деревнях было брошено более тридцати тысяч раненых. Опять-таки, помним, что это история, делим все на 775, либо просто не верим, но в данном случае есть документация и с французской, и с русской стороны. И французские хирурги-медики это описывают, и русские военачальники честно в этом признаются. То есть мы видим цепочку поражений: ключевые города, битвы при ключевых городах, что при Смоленске, что при Москве, и вместе с тем войну он ухитряется проиграть. Как это можно было сделать? Для того чтобы понять, читайте его письма Жозефине. Из этих писем становится понятно, что это ужасно симпатичный парень, но набитый дурак, и что один солдафон, даже самый романтичный, ничем не отличается от другого солдафона, и война была проиграна им совершенно заслуженно.

«Как по-вашему, радио “Эхо Москвы” — свободное радио?»

Ну, как сказать свободное — несвободное. Оно посвободнее, чем все остальные, за счет глубокой личной вменяемости товарища Венедиктова, за счет его умения проруливать между этими кремлевскими акулами и нигде не пахнуть кровью, потому что они бросаются на определенные раздражители. По крайней мере, меня даже никто никогда не спрашивает, о чем я собираюсь говорить. Единственное, Оля Бычкова всегда просит меня никогда не углубляться ни в какие, как я это люблю, физиологические экскурсы. Если меня подсадить на какую-то тему, я действительно могу очень красочно описывать, а этого не надо.

«Предполагаете ли вы, что есть верующие, способные переубедить вас в ваших взглядах?»

Понимаете ли, мы вообще не имеем права ничего исключать. Но я действительно не испытываю никакой необходимости в этой гипотезе, поскольку довольно ясно представляю себе картину мироздания, по крайней мере от первых фазовых переходов до зала перед собой. Я имею в виду и всю доэволюционную цепочку, скажем так: неорганической эволюции, химической эволюции и эволюции органической, и мне там совершенно не нужен Бог, он в любом случае не ответит мне ни на один вопрос, а если он когда-нибудь откуда-нибудь появится, то поверьте, я честно скажу: «Я здесь, ребята, напоролся на Бога или, по крайней мере, на какой-то отпечаток пальца его. И не могу объяснить это ничем иначе». Но тогда вся история повторится, потому что возникнет необходимость объяснять: а кто же создал Бога?

Простой, естественный и практически смертельный вопрос.

Очень трогательная записка. «Опять собираются запустить адронный коллайдер. Я очень боюсь этой минуты».

Вы знаете, тогда имело смысл начинать бояться гораздо раньше, надо было бы бояться — был такой релятивистский коллайдер тяжелых ионов, по-моему, в лаборатории в Брукхейвене. Там фокусы творились гораздо более интереснее, даже чем в БАКе. Чтобы вас полностью успокоить, я совершенно не намерен вас пугать, я могу сказать, что все микрочастицы, с которыми может оперировать Большой адронный коллайдер в ЦЕРНе, в любом случае не дотягивают до массы Планка. Масса Планка — это то минимальное значение, которое требуется для образования черной дыры. Не буду вас тут пугать цифрами. Грубо говоря, масса Планка на квадриллион больше, чем любая частица, которая работает в коллайдере, и создать черную дыру, которую, судя по всему, вы боитесь, что они сольются, сольются, сольются и поглотят землю. На эту тему был целый судебный процесс. Когда запускали Большой адронный коллайдер, возникли, по-моему, два спасителя человечества Санчо и Вагнер, которые в судебном порядке пытались воздействовать на запуск адронного коллайдера, с тем чтобы этого не произошло, чтобы черная дыра не поглотила бы Землю и человечество. Но вообще объяснять необходимость коллайдеров в столь просвещенной аудитории совершенно бессмысленно. Это великолепная, невероятная по своей убедительности штука, потому что мы даже и в ядерной энергетике пока остаемся такими неандертальцами, дикарями, мы выбрали самый уязвимый, самый уродливый атом 235 урана и колошматим по нему нейтроном, пытаясь выбить из него энергию, которая нам так необходима. Но получаем энергию в весьма малых, скудных количествах, потому что, как известно, 235 уран разваливается на ядро бария, криптон и, по-моему, еще на несколько электронов. Поэтому мы не получаем всей той колоссальной энергии, которая нам так нужна и которая закапсулирована в маленьких удивительных штучках под названием атомы.